Выпуск №20

Автор: Лена Захарова

 

Линор Горалик. Всенощная зверь. Стихи. «Literature Without Borders», 2019 год, 48 стр.

 

 

«Всенощная зверь» — третья поэтическая книга Линор Горалик, в которой хор ее голосов продолжает прямо проговаривать то, как хочется жить и не хочется умирать, пока изнутри тебя убивает время биологическое, а снаружи — историческое. При этом сосуществование разных поэтик на уровне обозначаемого пространства, времени и действия и на уровне обозначающего — лексики, грамматики, синтаксиса, ритмики и композиции выражают идею Горалик о том, что страх смерти и страдания жизни — тема надвременная, надпространственная и надчеловеческая — то есть свойственная всему существующему и бытующему. В результате на наших глазах религиозное переходит в профанное, мифологическое — в терминологическое, а спираль истории  завязывается на звучащих голосах узлом страха неизбежного конца.

 

Тяжко болен Сизиф, и в бреду блаженном
счастливо шепчет бледным теням Тартара:
«Мамочка, перестань, ну зачем ты плачешь?
Сколько там той Голгофы, почти донес же».

 

При этом если в первых книгах «Подсекай, Петруша», «Так это был гудочек» такие переходы мы наблюдаем, рассматривая несколько текстов, то в новой книге скачки между пространствами, временами, говорящими и поэтиками происходит нередко в течение одного текста или предложения.

Такое усложнение формы становится одним из способов развития тем, заявленные уже в первых книгах. Так, Смерть, уже ставшая одним из полноправных голосов Гораликовского хора, в новой книге превращается из стороннего героя в собеседника («Смерть, где твое сверло и молоточек двурезиновый»), который пока, однако, не дает ответ. А сам образ из «девочки в восемь пасочек, два совочка» эволюционирует в «красавицу и чтицу-накопицу/ с подружкой на однушку в Бирюлево». Горалик развивает и тему прижизненных страданий, через физиологическое описание объединяя боль душевную и телесную.

 

Смерть, где твое сверло
и молоточек двурезиновый,
и скальпель толстенький брюшистый,
и ранорасширитель реечный,
и зеркало для отведения
больного сердца в эту сторону,
чтобы сказать ему тихонечко
на ушко левого предсердия,
что лучше, мальчик, по-хорошему,
что ты не хочешь по-плохому.

 

Продолжается тема войны и умирания за родину и в родине. И отношения между субъектом и родиной также начинают обретать личностных характер.

 

Есть кто живой? — не я, не я
я — это вогкая простыня
под дрожащей рукою Родины не такой.
Что она водит по мне, по мне,
что она ловит в складках меня,
каких предсмертвующих бесенят
она вытягивает из меня
артрозными пальцами в перстенях.

 

На фоне активного обращения к исторической и духовной памяти во «Всенощной» акцент делается именно на религиозных мотивах, что отражено и в самом названии («Всенощная», «Псал. 22», «Оперетта о недужних многих или о едином»). При этом патриотическое и религиозное начинают сливаться, как в тексте о солдатах, идущих на войну за Любовь и за Любовью, которую им обещал капрал, а апостол Павел не мог соврать.

 

…и орет, как сурок, увидавший родные тени,
как девица на выданье послевоенной тайны, —
а капрал-то наш говорил: «Она
долготерпит, немотствует, смотрит в пол,
не завидует, верит почти всему,
только эдак румянится и того;
ну, дойдем — увидите, пацаны».

 

Кроме того, как и в первых книгах, повествование либо ведется частью от третьего лица либо представляет собой вырванную реплику, за которой явно слышна непроизнесенная авторская речь. На этом основании Линор Горалик принято относить к течению Нового эпоса¹, отличительными чертами которого, по определению Федора Сваровского, являются «повествовательность и, как правило, ярко выраженная необычность, острота тем и сюжетов, а также концентрация смыслов (…) на некоем метафизическом и часто скрытом смысле происходящего, находящемся всегда за пределами текста». Это позволяет уйти от «линейности» высказывания лирического текста к «системности» высказывания текста эпического, «подводя читатели к некоему переживанию, мысли, ощущению при помощи совокупности многочисленных элементов: образов, лексики, линейных смыслов текста».

Такая позиция «над текстом» позволяет автору более объективно увидеть своих героев. При этом «героическим» в Новом эпосе становится все — без преувеличения и преуменьшения. Как микроскоп и телескоп позволяют визуально выровнять нейрон и звезду, так и Новый эпос уравнивает события с точки зрения их вселенской значимости. Таким образом, ведущим становится не пространственный масштаб, а сила внутреннего переживания и значимости события для отдельного Бытия. Это выравнивание в целом и достигается словом. Так Горалик словом выравнивает и пространство — от «неба над палатами в восемь нар» до «чулана, где ощетинится сучка» — и время — до целого текста растягиваются муки родов и до пары слов может сузиться история и гибель народа. Таким образом, длиной строчки текст позволяет осуществить и объективировать субъективную длину времени.

 

Кого забрали из живых перед продленкой
бежит и крошечное яблочко кусает
летит в делирии под липами дер линден
летит пушинкой в распростертые объятья
пока они десятеричные глаголы
силясольфеджио остзейского союза
на пыльном глобусе скрипучего цайтгайста
в конторских закутах где шредеры скрежещут
и в узких спаленках для трудных упражнений.

 

Выравнивание словом происходит у Горалик и на уровне самого слова: торжественная, иностранная, библейская, разговорная, нецензурная лексика соединяется в одном тексте, в одном предложении и в одном говорящем как нечто само собой разумеющееся и не оттягивает на себя внимание от того, что именно говорится. Во «Всенощной» на фоне активного обращения к религиозной тематике это выравнивание приобретает еще более острый и выраженный характер, поскольку лексика торжественная соседствует здесь с лексикой сниженной, создавая дополнительное напряжение.

 

Кто учил тебя, Томми, этому языку,
этой наждачной вере в органолептику,
во вложенье живаго вертлявого языка
в любаго однакодышащего мудака?

 

Горалик также зачастую опирается на одну из знакомых эпических, фольклорных интонаций, и пока память ритма создает инерцию восприятия, чужеродный стилистический элемент или неожиданный смысловой поворот эту инерцию нарушает. Так, во «Всенощной» увеличивается количество формально структурированных текстов — что заметно даже визуально выровненной длиной строк и строф — но при этом значительно увеличивается и количество пространственно-временных, культурных, ассоциативных переходов, то есть чем «формальнее» становится текст, тем сложнее его внутренняя структура.

С другой стороны, свести Горалик исключительно к критериям Нового эпоса ни в первых книгах, ни во «Всенощной» не получится. И принципиально не то, что авторы Нового эпоса «пишут и другие тексты»², а то что ни один текст в поэтике Линор нельзя ограничить позицией «автора над». Эпический жанр подразумевает отстранение рассказчика, в то время как в стихах Горалик постоянно звучат «мы, наше, они». Рассказывающий не ставит себя над «рассказываемым» и над «говорящими». Он вравнивает себя в этот ряд, признавая, что и его страх, и его страдания не отличаются от того, что испытывают его герои. Именно поэтому, и фактически только поэтому, он считает себя вправе говорить о других. Во «Всенощной» таких очевидных «мы-текстов» становится меньше, чем в более ранних сборниках, но от этого они отчетливее раскрывают позицию автора не «над», а «среди». 

 

А как стали мы громко делить заначки,
девять душ повыпали из собачки;
тех Господь прибрал, этих мать приспала,
а одна насобачилась и всосала:
и про то всосала, как мы сосали,
и про то, как проссали — но вдруг зассали,
как мы приняли серого, спели Lutum
и доели душу под Ленинградом,
как мы приняли жёсткого под Варшавой
и проверили ощупью, кто здесь вшивый,
а как приняли умного под Сухуми,
то и сами
всосами.

 

Так же как Горалик выравнивает реальность словом, так и все существующее выравнивается смертью, о которой и с которой говорят и поют голоса ее хора. Эти голоса называют хором из преисподней, и фактически все творчество Горалик — поэзия, проза, интервью — встраивается в парадигму такого песенного фольклорного сборника. Автор пытается сохранить каждый услышанный голос, потому что возможность говорить, — это как раз то единственное, что может выравнять бытие со смертью.

 

Все исходящие изошли
белым, бескровным, бессеменным;
жалкую судорогу писца
жадно вылизал клякс-папир.

Кажется, виден кусочек «сп»,
кусочек «а» и кусочек «те»;
видимо, сказано: «Боже мой!
Что за черника в этом году».

 

 

_______________________________

¹ Журнал «РЕЦ». №44. 2007

² Журнал «РЕЦ». №44. 2007