Стихотворения

Выпуск №9

Автор: Мариэлла Мер

Перевел с немецкого: Сергей Морейно

 
(впервые опубликовано в: Мариэлла Мер. Волчица из Лучиньяно. М.: Русский Гулливер, 2017)

 
***
вот
дурочка моя серого глянца
катится к виноградине солнце
каплет кровь в разноглазый сланец

вот катящаяся моя виногорошинка
канун праздника стропил и конька языка
скользит жадно сквозь лед листвы
верности (венерина движимость
пасхальный венок распятой клятвы)

и ах
уже гложет стая бродячих
слов вечернюю сырость
грудью моей выкормленного не-света
едкая хмурость

(вина градина в крепких тисках
моих оперившихся хребтов известняка)
вот мечтает твое бедро из стекла
о близнеце из стали
о кореньях далий моих рука из тростника

грезит нет-нет-никогда-снежинка
безбезбезбезумия нет-нет-ни-за-что-пушинка
белого безумия назад в чашу
цветка заточения
(священная Пиза обоих моих сердец)

мечтают луны
по седьмому кругу
твою отполосовать кожу
от плоти

скачет единорог он ал
себе на спину время взвалил
среброчешуйчатое звено
потеряно в седьмом лоне
кибелы

топ-топ черные тролли
в тон пульсирующему моему мозгу
что нынче вне моих песен
зацвел

вот
дурочка моя серого глянца
роза зимы в тебе прописалась
будто залог дурочка моя серого глянца
вакуоли в цитоплазме страхов
в рост пошли

ты катящаяся моя
каменно-серая
вот
утка моего шепота
во льду листвы

1980/8

 
***
Еще раз
я слéдом
крови наощупь
к ушкý.

С гребня мечтаний
сорву запорную нитку,
с губ скоротечно ближнего
завет отчизны я сотру.

Найди себе покой
в непокойном.
Щепотку соли на
раны мира ссыпь.

Похоже, слово мое корни
вбивает в прощение,
и часовою стрелкой
разóблачен кошмар.

Слушай
же, крик в ветвях акаций
ночь гасит мне светом,
сходит в тени короны

нищенской на смерть.

 
***
Я всё еще
стреножена надписью.
Я всё еще по нити
небывалости в
ночь иду.

Еще слежу глазами
я за отплаканным.
Еще у зашуганного слова
своего кладу камень у камня.

С читанием звездноязыких
я не дружна, как и прежде,
моя кочевая кожа лишь у
врат непростившихся
переводит дух.

Бежит огня,
преследуя свое
личное небо.

Горькие звезды свой
дом выносят на рынки.

Раневой ветер лишенных
огня тревожит.

На моем плече
отдыхает он.

 
***
Смерть, помстившаяся,
еще раз стряхиваешь для
меня огни с древа сновидений,
выдворяешь прощающуюся
обратно в светость.

Под пологом зимних птиц
я плоть от костей отскребла,
к дарам вечерним сложив,
ты всё, рвущее мое сердце,
внутри ока морского забудь.

Бог вселенских скитальцев
да даст мне отсрочку,
богиня кажимостей да
наставит в путь.

Прибившиеся ко мне части фраз,
скученные слова и слов обрывки,
всего лишь силлабы, сломлены
и напрасны в дальнейшей дороге

по камерам рассветного сердца.
Там горе ночевеет,
пеплом ставшее время.

Искья (Сант-Анжело), 26.10.99

 
***
Гиакинф, опекун лепестка моих ран.
Под твоим цветоложем
нашла я смертельный диск
вкушающим благодати.

Зовы птиц, словно по линейке,
жемчужная нить сквозь хребты словес.
Вот опускаются луносветые перья:
неспетая, тебе причастная песнь.

Время открыто для всех, что,
замечтавшись о звездной пыли,
затанцевались в стельку.

Мы подаем себе знаки,
снопы световые из уст в уста.
Маковые ветринки на наших вéках.
И, наконец, у врат
сожженного часа
несломленное слово.

 
***
Синь,
вперена в свой свет,
синь, тенями
сонных трав омрачена.

Взгляд и глаз твои
вписаны в синеву,
и никому не дано видеть рот,
иначе нужно застыть,

застать многие имена.
Брать час за часом
из сна как
хлеб, вновь тебя створяя.

Это бы болью
в тиши отклика стало
и одним роздыхом ночи,
позвавшей провидца.

М. Д., Лучиньяно, 15.12.99

 
***
Вставайте, мертвые,
разнострадавшиеся дети-никому.
Капли с ветвей хлебного дерева.
Его побеги отнюдь не
для вашего раскинуты сна.

Пора в дорогу, мертвые,
дети-никому, ибо только
если мы идем, если идем,
нам не страшна поспешная
красота покоя.

Из ран ваших сочатся
вокабулы, тернии, так
надобные нашему горю.

В дорогу их,
в цитрусовые сады и пустыни,
на ложе их, посреди корней
четырех стихий:

посреди золотистых огней,
посреди гневных ветряных корней
месяцев осени,
посреди петлистых воздушных корней
моря и, наконец,
посреди материнских корней земли.

Они у вас поднимутся,
дорастут до мыслей,
ведь стражи убиенных не спрашивают
о нас, о послеоставшихся,
о ваших безродных братьях и сестрах нет.

Они спросят о вас,
многих изгнанниках,
и поведут вас туда,
где волчьей ягодой плодны истоки.

Пейте, пейте, обестененные,
вы выполаскиваете боль из
ваших измученных тел.

 
***
Готова в путь, родина в горсти,
и, в красное знамя
утреннего солнца облечена,
я рвущийся только вперед свет.

Меня не вернуть вспять,
ни одному месту, разве твоему,
благословленному пневмой любви.

Лишь красноперый птах один
у меня на пути чернеет,
один шут с последней ветошью боли
в своей котомке.

Он тянет кровавый след безумия
по долине, трясет до поры
свитое в свиток время.

В ушах смешок шута,
я странствую всё дальше и дальше,

родина в горсти
гасит жажду.

 
***
Говорят,
что беду не ждут,
она сама, мол,

не оберешься крыльев
над нею парить.

Напротив.
Востребованы
колени или

подобные
покалечения.

Слово в дорогу
выходит,

мы разделим его
или нет.
Обряд, пока не
позабудутся все слова.

Лишь тишь от- и рас-
цветет.
В наших телах.

 
***
Гравитация хандры
в продвижении к плечу
другому, врезающаяся
и в кости других.

Хор мертвецов из
миновавших дней.

Выкричит трижды петух
новорожденного к свету,
к стоящему на песке часу ýтра
ветер сгонит крик.

Никто не захочет к севу в
срок урочный родиться,

так остро в глубины хýда
неисповедимые страх
въедается при виде
скудной земли.

Ярок был утренний час,
так яр, будто воин
вел бы свой меч в
сердцевину.

Я закрываю глаза и сердце,

пусть кровь искупит язык
и, сбросив все бремена,
мой день расстается
с мечтами.