Выпуск №10

Авторы: Мария Михайлова, Ольга Велавичюте

 

Имя Нины Ивановны Петровской ныне почти забыто. Однако в начале ХХ века оно было хорошо известно в кругах символистов: жена и помощница владельца издательства «Гриф» С. А. Соколова, участница кружка «Аргонавтов», хозяйка литературного салона, сама начинающая писательница. В жизни литературной Москвы 1903-1909 годов она играла видную роль. Ей посвящали стихи Белый и Ходасевич, она явилась прототипом главных героинь в романе Брюсова «Огненный ангел» и, менее известном, романе С. Ауслендера «Последний спутник» (1913). Сборник стихотворений Брюсова «Stephanos», вдохновительницей которого была Петровская, вышел в 1906 году и стал, может быть, последним крупным успехом поэта, как отмечал он сам.

О ее происхождении и жизни до приезда в Москву известно очень мало. Она никогда не распространялась о прошлом. Ее подлинная духовная, как она считала, биография началась с 1903 года, когда муж Соколов (псевдоним Сергей Кречетов), начинающий поэт и издатель, создал издательство «Гриф» и в их доме стали появляться люди из литературной богемы: сначала второ- и третьестепенные поэты и писатели (Ланг-Миропольский, Рославлев, Пантюхов, Койранский и др.), о творчестве которых она потом отзовется рецензиями, а потом и знаменитости ˗ Бальмонт, Блок… В доме на Знаменке читалось много стихов, выпивалось много вина. Весь дом, что называется, стоял вверх дном. Соседи жаловались домохозяину на вечный ночной шум. Вскоре она знакомится с Белым, Брюсовым. Сам Соколов «был не умен и не добр», но «нас всех побеждала жена его…»¹, – вспоминал Белый. Он же добавляет, относя знакомство с нею к 1903 году: «…совсем неожиданно вырастает моя дружба с Н.». Но сама Петровская запомнила более раннюю встречу с ним. «В вестибюле Исторического музея, после чьей-то лекции, в стихии летящих с вешалок, ныряющих, плавающих шуб, словно на гребне волны, беспомощно носилась странная и прекрасная голова, голубовато-прозрачное лицо, нимб золотых рассыпавшихся волос вокруг непомерно высокого лба»². Ходасевич замечает, что тогда обязательно требовалось быть влюбленным в поэта, и Нина влюбилась…

Нина становится одной из участниц кружка «Аргонавты», который в это время формируют Белый и его друзья. Аргонавты осуществляли тогда «братскую мистерию», где пророком и «Новым Христом» был, конечно, Боренька Бугаев, почти сразу избравший псевдоним Андрей Белый. В браке Нина Петровская не была счастлива, «томление по жизни, горькая тоска существования»³ – вот что наполняло тогда ее дни. И Белый решает «спасти» ее, открыв ей новый мир высочайших духовных потребностей. В мистицизме аргонавтов особо выделяется «тревожное ожидание скорого “исполнения сроков” и второго пришествия Христа»⁴. Все это выражалось весьма туманно и метафорически, что можно наглядно увидеть в сборнике стихотворений Белого «Золото в лазури».

Познакомившись с Ниной, Белый постепенно начинает выделять ее, заметив ее особую чуткость и восприимчивость к своим идеям. Лето 1903 года проходит в обмене письмами. Петровская расшифровывает длинные письма Белого, сделав их «целью бытия». «А. Белый научил меня “прозревать” за явлениями косного земного мира»⁵, т.е. видеть подлинное, ноуменальное бытие. Скоро он приехал на дачу к Соколовым. Говорил много: «о вечном покое как о вечной жизни, о могиле как о вершине, озаренной утренней зарей»⁶. Читал свои стихи. Своим стихотворчеством он жил сам и звал «сестру» – Нину – идти с ним ввысь, к лучшей, светлой, истинной жизни. «В его присутствии мне хотелось высвететь насквозь, стать березкой, охваченной ветром, и горько томилась я – не могу! Еще почему-то не могу!.. <…> будущее приближалось лишь в туманных символах и намеках»⁷. В то время для обоих их союз –  мистическая духовная близость, чуть ли не любовь брата и сестры. «Моя тяга к Петровской, – вспоминал Белый ноябрь 1903 года, – окончательно определяется; она становится мне самым близким человеком, но я начинаю подозревать, что она в меня влюблена; я самое чувство влюбленности в меня стараюсь претворить в мистерию»⁸. Нина Петровская покорно следовала за своим учителем, что подтверждает ее рассказ «Последняя ночь» с посвящением Андрею Белому, написанный в октябре 1903 года и напечатанный в альманахе «Гриф» в 1904 году. Герой рассказа – самоубийца, жаждущий слиться с запредельным «зовом бесконечной любви». «Под ноги Его я брошу мое земное, греховное тело, а душой потону в Его Вечном, немеркнущем свете, и мы будем одно – я в Нем, и Он во мне». Уже здесь появилось непримиримое противоречие между мечтой, тайной и земной стихией, олицетворением которой служат «вой, свист невидимых вихрей». В рассказе торжествует порыв к идеальному, к «светозарному бело-огненному лику»⁹.

В ноябре 1903 года Белый пишет стихотворение «Sanctus amor», позднее переименованное в «Преданье». В этом стихотворении отразились мистические отношения с Ниной Петровской того времени:

 

Он был пророк.
Она – сибилла в храме.
Любовь их, как цветок,
горела розами в закатном фимиаме. <…>

Забыт теперь, разрушен храм <…>.

Забыт алтарь. И заплетен
уж виноградом дикий мрамор.
И вот навеки иссечен
Старинный лозунг «Sanctus amor» <…>.

 

Мотив этого стихотворения будет подхвачен Брюсовым. По-своему его основную мысль – Святая Любовь – выразит и Нина Петровская в своих рассказах, назвав сборник «Sanctus amor». Но сборник выйдет через пять лет, а сейчас наступает январь 1904 года и происходит «…мое падение с Ниной Ивановной; вместо грез о мистерии, братстве и сестринстве оказался просто роман. Я был в недоумении: более того, – я был ошеломлен <…> глубокой, истинной любви к ней не чувствовал; <…> я видел, что у нее ко мне – глубокое чувство, у меня же – братское отношение преобладало <…>»¹⁰. Остро переживая наступивший кризис, утрату «высоты» прежних отношений, Белый, тем не менее, продолжал тяготившую его связь. Он боялся прервать ее, так как Нина была способна на многое и могла «наделать», по его словам, «глупостей»¹¹. Трагизм разочарования переживала и Петровская. Неуверенность, утрата веры в себя – вот что получила она взамен мистерии. В апреле 1904 года Белый «позорно» бежал в Нижний Новгород, оставив Нину одну и таким образом порвав отношения. Но окончательно их связь оборвалась лишь летом.

Что было с Петровской в эти дни? «Пережить крушение реальное, горе, катастрофу с простыми входящими человеческими данными, вероятно, было бы легче и проще. Это же, ирреальное, оказалось, по последствиям острее ножа»¹². Вдруг вся ее жизнь снова оказалась бессмысленной и потекла своим чередом. Любовь явилась обманом, она снова осталась в одиночестве. Наступила осень. Они с мужем переменили квартиру, «опять с несуразными, но на этот раз анфиладой расположенными комнатами». Что было хорошего в ту осень? А был кабинет – «глубокий и отдаленный, где можно было часами разговаривать с В. Брюсовым по телефону»¹³. Первый раз Брюсова Петровская увидела еще в юности, в доме известной спиритуалистки А. И. Бобровой: «…вот он появился – <…> нездешний такой и такой земной, преувеличенно корректный, светский <…>. Я могла бы процитировать ему наизусть два его сборника целиком, а он на меня взглянул мельком, как на стену»¹⁴. В 1904 году они встретятся совсем иначе. И встреча эта будет роковой для Нины. Она определит всю ее дальнейшую жизнь.

В 1904-1905 годах Брюсов, по его собственным признаниям, вступил в один из наиболее драматических, эмоционально насыщенных периодов своей жизни. «Никогда не переживал я таких страстей, таких мучительств, таких радостей»¹⁵. Это было связано с любовью к Петровской. Согласно ее мемуарным свидетельствам, в союз с Брюсовым она вступила, лишь желая отомстить Белому за попрание ее чувств. Однако, по словам Ходасевича, «союз был тотчас же закреплен взаимной любовью»¹⁶. Сама Петровская вспоминает об этом более поэтично:

 

В ту осень В.Брюсов протянул мне бокал с темным терпким вином, где, как жемчужина Клеопатры, была растворена его душа, и сказал:

— Пей!

Я выпила и отравилась на семь лет…¹⁷.

 

Отвергнутая Нина делилась своими переживаниями с Брюсовым. Постоянной темой их бесед был Белый. Такое преклонение вызвало в свою очередь у Брюсова чувство соперничества, и он стал проверять своего соперника на стойкость его жизненного предназначения: насколько тот действительно готов нести людям истину и свет. К тому же в это время Брюсов уже начинал продумывать главные ситуации и участь персонажей своего нового романа «Огненный ангел». А действительность предоставила ему возможность проверить психологическую достоверность поведения задуманных им персонажей.  Кроме того, судьба подарила ему шанс реализовать творческое задание символистов – разрушить грань между жизнью и искусством. И хотя он не принадлежал к поколению «младших», для которых жизнетворчество становилось жизненным принципом, он все же намеревался создать роман-аналогию жизненной ситуации. Роман он посвятил Петровской. В одном из писем 1905 года он напишет: «там на этих исписываемых мною страницах, Ты, та Ты, которую я знаю, которую люблю, которую хочу сохранить себе и миру – навек!»¹⁸. Биографическая основа «Огненного ангела» сейчас хорошо исследована, поэтому нет нужды расшифровывать ее.

В июне 1905 года, когда Брюсов и Петровская вместе жили в Финляндии на озере Сайма, их отношения достигли своей кульминации: «…да, то была вершина моей жизни, ее высший пик <…>. Ты вознесла меня к зениту моего неба. И ты дала мне увидеть последние глубины, последние тайны моей души»¹⁹, – писал Брюсов своей музе по возвращении. Последующее короткое расставание в июле-августе 1905 года породило лавину писем друг к другу, отсылавшихся почти ежедневно. «Я полюбила тебя с последней верой в последнее счастье. Второй раз я бросила мою душу в костер и вот сгораю, чувствую, что второй раз не будет воскресения». Но долго такое напряжение чувств не могло просуществовать: уже к 1906 году со стороны Брюсова намечается охлаждение.

С 1908 года Нина Петровская, по сути, живет за границей, лишь изредка приезжая в Москву. Брюсов постепенно готовил ее к забвению «перегоревшей страсти». Но накал ее чувств не ослабевал, она продолжала любить его и потому всеми возможными способами пыталась вернуть былое страстное чувство. Он же оставался непреклонен. Осложнения возникали и потому, что Петровская постоянно находилась в состоянии болезненной взвинченности, вызванной как ее повышенной восприимчивостью, так и злоупотреблением наркотиками. Все это привело к тому, что 14 апреля 1907 года в Политехническом музее на лекции Андрея Белого она подошла к Брюсову, вынула браунинг и спустила курок. Но вышла осечка²⁰. Мучимая противоречивыми чувствами, пристрастившаяся к морфию, она 9 ноября 1911 года решила уже навсегда покинуть Россию. Ходасевич вспоминает, как на вокзале Нину провожал Брюсов: «Нина сидела уже в купэ, рядом с Брюсовым. На полу стояла откупоренная бутылка коньяку <…>. Пили прямо из горлышка, плача и обнимаясь <…>. Нина и Брюсов знали, что расстаются навеки»²¹.

Однако переписка с Брюсовым не оборвалась. Он уговаривал ее вернуться, доказывая, что только на родине она сможет творчески себя реализовать (ранее он приобщал ее к критической и переводческой деятельности, и она регулярно публиковала рецензии в газетах и журналах, переводила с французского). Но, как она выразилась, «мотивы сложные и чисто интимные»²² заставили ее навсегда остаться за рубежом. Она много скиталась по Европе. В 1913 году в Париже первый раз совершает попытку самоубийства – выбросившись из окна гостиницы. Однако, сломав ногу, которая плохо срослась, осталась жива, но уже всегда слегка прихрамывала²³. С наступлением Первой мировой войны следы ее теряются, из более поздних писем Ходасевичу мы узнаем, что она жила в крайней нужде в Риме, занимаясь любой, даже черной, работой (отголоски этих событий, вплоть «до очень глубоких степеней падения»²⁴, запечатлены в ее новеллах). Ходасевич пишет, что в Италии она жила «в ужасающей нищете, <…> побиралась, просила милостыню, шила белье для солдат, писала сценарии для одной кинематографической актрисы, опять голодала. Пила»²⁵.

Осенью 1922 года она приезжает в Берлин. Но до этого о ней появились сведения в «Русской книге» – берлинском журнале под редакцией А. С. Ященко, где публиковалась информация о русских писателях, живущих как в России, так и за рубежом. В нескольких строках сообщалось: «Нина Ник. Петровская, поэтесса и переводчица, живет в Риме [Circolo russo, via delle Colonnette, 27]. Нигде не работает»²⁶. Уже из одной этой заметки видно, насколько искаженным было воспоминание/представление о ней: неправильно указано отчество, род занятий (она никогда не писала стихов, несколько стихотворений в прозе не в счет).

Берлин в начале 20-х годов ˗ центр русской эмиграции. Здесь она встретила многих знакомых ˗ Белого, Ходасевича, Айхенвальда, Б. Зайцева… Начинается ее сотрудничество со сменовеховской газетой «Накануне», выходившей под литературной редакцией А. Н. Толстого, где она печатает статьи, воспоминания, рецензии, фельетоны, эссе. За два года она написала более 40 рецензий, 23 очерка, несколько литературно-критических статей, переводит с итальянского (работает над антологией современной итальянской прозы). Первые шаги в Берлине подтверждают стремление Петровской восстановить связи с Россией; она стремится вернуться на родину как можно скорее. Однако ее репутация страдает из-за работы в «Накануне», которая считается просоветским изданием. Кроме того, она слишком доверяет А. Толстому, обещавшему ей содействие на родине, но «красный граф» оставляет ее без всякой помощи, неожиданно решив вернуться в Советскую Россию в 1923 году. После смерти Брюсова в 1924 она делает добавления к наброскам своих мемуаров, которые надеется опубликовать (посылает их М. Горькому, у которого побывала в гостях во времена его пребывания на Капри). Но из этого предприятия ничего не выходит. Живет она крайне бедно, часто голодает. «В опустившейся, старой, больной, нищей женщине трудно было узнать сразу блестящую хозяйку модного литературного салона», но через несколько минут разговора она преображалась и в итоге представала «сильной духом, ясно мыслящей, вполне сохранившей внутреннее единство»²⁷ женщиной.

Оставшись без средств к существованию, она весной 1927 года решает переехать в Париж. Приезжает почти нищей, с больной сестрой на руках. Здесь ей пытаются помочь друзья – находят работу, правда, пока только на кухне какого-то ресторана. Но работать у нее уже нет сил. В середине января 1928 года сестра умерла от рака желудка. Это было последнее существо, связывавшее Нину с жизнью. Некоторое время она живет у Ходасевича. Нина Берберова, жена поэта, вспоминает: «С утра она, стараясь, чтобы я не заметила, уходила пить вино на угол площади Дюмениль <…>. Однажды она ушла и не вернулась. Денег у нее не было <…>»²⁸. Ушла она в нищенский отель. В предсмертном письме Нина Петровская написала: «Я спросила себя – “можешь жить?” и ответила – “не могу”<…>. Смерти я не боюсь <…>. Я колола ей (т.е. сестре. ˗ М.М., О.В.) руку иглой 4 раза, потом себе. Думала, заражусь трупным ядом. Но нет. В моей физической конструкции заложена какая-то сверхчеловеческая сила <…>. Я ее любила, оказывается, как никого в жизни. Но из этой комнаты с паршивыми цветочками на обоях живой и для жизни я не выйду. Такова моя судьба: умереть лютой смертью»²⁹. В ночь на 23 февраля, включив газ, Петровская покончила с собой. Ее гибель, по сути, явилась одним из последних аккордов, возвестивших о конце прекрасной эпохи Серебряного века.

————

Проза Петровской – пример настойчивых попыток расширения горизонта женского письма. Она была хорошо знакома не только с художественными произведениями символистов, но и с теоретическими работами, которые печатались в «Весах», «Перевале» и других журналах. Также о новом литературном течении, несомненно, говорили и в ее салоне, тем более что издательство «Гриф» собиралось конкурировать с брюсовским издательством «Скорпион». Как литератор Петровская дебютировала в 1903 году в альманахе «Гриф», где были напечатаны ее рассказы «Осень», «Она». Эти лирико-психологические этюды, написанные от лица мужчины (как и большинство рассказов Петровской), варьировали темы любви и смерти. Последующие прозаические этюды – «За гранью», «Последняя ночь», «Цветок Ивановой ночи», «Сны октябрьских ночей» также были напечатаны в альманахе в 1904 и 1905 годах и представляли собой характерные образцы «декадентской» миниатюры с яркими метафорами и ослабленным сюжетом.

Исключительно теме любви посвящен ее сборник 1908 г. «Sanctus amor» (он содержит 10 рассказов), и создавался он под впечатлением разрыва с Брюсовым. И именно их он оценил несколько высокомерно на «три с плюсом». Любовь присутствует почти во всех произведениях Петровской, но все же ее рассказы  не могут быть заключены исключительно в рамки любовной проблематики. Вернее, она наличествует в них, но осложненная многими проблемами экзистенциального характера. Напрямую связан с любовной тематикой из ранних ее произведений, пожалуй, только «Цветок Ивановой ночи». Два других – «За гранью» и «Последняя ночь» – это поиски идеала, надежды на всепрощение, путей избавления от душевной сумятицы и житейской маяты. Безусловно, к ним в высшей степени приложима характеристика Брюсова, данная натуре писательницы: «У Тебя душа самобытная, у Тебя оригинальный, свой взгляд на все, у Тебя острая, меткая, тонкая наблюдательность, у Тебя понимание стиля»³⁰.

В письме Ходасевичу Петровская сообщала, что думает «о своей книге», которую хочет видеть «приличной прозой, культурной прозой, по форме вроде “Песен Билитис”»³¹. «Песни Билитис» – изящная литературная мистификация, стилизация Пьера Луиса под древнегреческую поэзию VII века до н.э. Лирические белые стихи Билитис – сама нежность, любовь и красота. О восхищении работой П. Луиса Петровская написала в рецензии на это произведение. И рассказы Петровской приближаются порой к белому стиху. Ритм возникает из мерного чередования длинных и коротких предложений, из параллелизма в композиционном строении, из обилия риторических вопросов и восклицаний и простого синтаксиса. Например, в рассказе «Северная сказка»: «Ах, тише… Cядь близко, закрой глаза и молчи. Слышишь, звенят бубенчики, – это в соседней деревне пасется стадо. Слышишь тихие всплески, – это рыбаки выезжают на ловлю. Слушай музыку вечера. Может быть, само солнце запоет сейчас старинную северную песнь, целуя воду алыми губами»³².

При этом то, что пыталась сделать Петровская в прозе, было столь необычно, настолько не укладывалось не только в рамки общепринятого в искусстве, но и в русло модернистского экспериментаторства, что ввело в заблуждение даже такого знатока литературных стилей, как Андрей Белый. Он в рецензии на упоминавшийся сборник сравнил его с японской гравюрой. Это сравнение было не просто неудачным, оно путало все карты: в прозе, которую создавала Петровская, не было изысканности и проработанности деталей, всегда присутствующих в восточных гравюрах. Не было и эффекта красочных плоскостей, игра которых заменяет привычную для европейского искусства перспективу. Напротив, Петровская выстраивала многослойные мизансцены, на первом плане которых двигались ее персонажи, а далее возникали непроницаемые глубины, изредка взрываемые нездешними потоками света. Возможно, говоря о японских корнях искусства Петровской, Белый имел в виду лаконизм, определенную прозрачность, «штриховость» прорисовки характера и фона. И эту свою мысль он выразил уже более четко: движение фабулы разлагается «на механику обыденности и механику любовного священнодействия». И добавил: «Герои и героини рассказов ходят как манекены, опьяненные любовью.<…> Все герои рассказов носят одно лицо, и героини тоже. Личность их испаряется»³³.

В прозе Петровской отсутствуют анализ и рассуждения. Она, конечно, о чем-то рассказывает, но повествовательный момент здесь не главное; это скорее язык посвященных. Она действует по завету Малларме: «Созерцание предметов, образ, взлелеянный грезами, которые они навевают, – вот что такое подлинное песнопение»³⁴. Каждое слово, предложение тщательно взвешено и продумано, и в этом сказалась школа Брюсова. Петровскую действительно не интересует внутренний мир своих персонажей в плане традиционного психологического анализа. Ей важно передать свои собственные мысли, ощущения, переживания. Поэтому ее герои и героини мыслят и выражают свои мысли и чувства совершенно одинаковым образом. И это происходит не от неумения, а от исполнения четко поставленной задачи. Петровская не боится вместо героев «подставлять» кукол, которые произносят ничего не значащие фразы, совершают механически обезличенные действия. В ее рассказах гораздо больший вес приобретают фон, природа, пейзаж, время суток, движение теней, ритм фразы, повторы, т.е. все то, что способно как бы «помимо» психологии выразить мучающие автора проблемы. Белый верно подметил: читатель сам, без подсказки автора, «должен ответить на вопрос, “откуда глядит автор на мир”»³⁵.

Все рассказы написаны в форме мужского монолога. Почему писательница не дала слова женщине? Чтобы ответить на этот вопрос, будет небезынтересно обратиться к книге Ирины Жеребкиной «Страсть», посвященной феминистской теории парадоксов женской культуры в России. В главе «История Нины Петровской» автор пишет: «Нина Петровская в текстах всех трех мужчин (Белого, Брюсова, Ходасевича. – М.М., О.В.) описывается в традиционных для мужского дискурса направлениях: как женщина в поисках экстремума, недоступного для мужчины, <…> и как женщина, определяющая полноту своего бытия через сексуальные отношения»³⁶. И, надо с сожалением признать, что все они отказывают ей в таланте Слова. Ходасевич в статье «Конец Ренаты» о ней как о писательнице обронил следующее: «По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству и по качеству»³⁷. Напомним, что Брюсов оценил ее произведения на три с плюсом, что, конечно, не так плохо для строгого критика. Белый в рецензии напишет об излишестве подробностей в ее повествовании: «Слишком она загромождает заревой и глубокий фон своими котлетами, куклами и постелями. Еще немного, и зари не будет видно: останется тогда никому не нужная картинка из модного журнала»³⁸.

На самом деле Петровская в своих символистских опытах смотрит на мир из глубин Космоса, который и ассоциируется у нее с ее собственной душой. Вот откуда такие зияющие бездны, клубы туманов, провалы и еле пробивающийся свет. Белому показался ее пейзаж изысканным, и он приводил такие примеры: «озеро одевалось в голубые и желтые шелка», «крикливые звуки, как рои звонких мух, ударяются в стены и гладкие стекла блестящих зеркал», «на открытом окне широкая ветка яблони, вся сквозная», «приплыла луна, огромная, бледная, жадная, зацепилась за ветки и смотрит». Но такие элементы были скорее исключением, чем правилом, и они вписывались в совершенно иную атмосферу. Гораздо чаще повторяются стелющийся туман, низкие тучи, «черные молчаливые ночи», «белые мутные дни», промозглые утра. Пейзаж ее антропоморфен:  тучи «ползут», полутемные залы «хмурятся», кусты «шепчутся», ущербная луна льет свой «мертвенный отблеск» из «мутных бездн». Словом, он полностью отвечает тому состоянию безбрежного, беспредельного одиночества индивидуума, который заброшен в этот мир и покинут в нем. Тютчевское «на пороге» владеет душой Петровской, хаос обступает со всех сторон, и как мольба, как заклинание звучат последние слова ее рассказа «За гранью»: «И есть у меня только одна надежда, что смерть милосерднее жизни, что в тот момент, когда спадут цепи земли, Единый сжалится надо мной, не пошлет одиноко скитаться во тьме холодных изначальных пространств, а сольет меня навеки с той сладковейной тишиной, где потонет навеки моя усталая душа»³⁹.

Следующим крупным произведением Н. Петровской можно считать ее «Воспоминания». Думается, что замысел «Воспоминаний» можно отнести уже к концу 1922 – началу 1923 годов. Много общаясь с прежними знакомыми (в частности, с Белым и Ходасевичем), вновь погружаясь в литературную работу, Петровская не могла не сравнивать наступившую эпоху с эпохой своей молодости. Многие страницы ее очерков и рецензий содержат отдельные наблюдения, мемуарные зарисовки (см., например, рецензии на стихи Андрея Белого или Ходасевича, очерк «Старость»). Возможно, толчком, побудившим ее взяться за перо, могли послужить и «Воспоминания о Блоке» Белого, публиковавшиеся частями в журнале «Эпопея». Как пишет Е. В. Галлоп-Ремпель, у которой и хранилась рукопись «Воспоминаний»: «Я застала ее на краю гибели, когда хочешь не хочешь, а надо выбирать между медлительной смертью от голода и быстрой от яда. Мне удалось уговорить ее пока отказаться от самоубийства и принять мою помощь, взамен которой она напишет для меня свои воспоминания о той эпохе, которая казалось ей “баснословной”…»⁴⁰. Как бы то ни было, уже к 1924 году текст «Воспоминаний» был вчерне готов, и Петровская обращается за помощью к М. Горькому. Но в это время Советский Союз прекращает сотрудничать с западными издательствами, и несмотря на содействие писателя, последнее – и лучшее – произведение Петровской так и остается ненапечатанным. В 1934 году Галлоп-Ремпель передает рукопись «Воспоминаний» в Государственный Литературный музей, который уже через три года анонсирует их публикацию в очередном томе «Летописей» Гослитмузея. Однако и это издание не было осуществлено. Впервые отрывки из «Воспоминаний» были опубликованы в 85-м томе Литературного наследства (1976), полностью – в  малотиражном альманахе «Минувшее» (Т. 8, 1989).

В записях Н. Петровской – атмосфера богемной Москвы 1903-1905 годов, портреты известных и малоизвестных литераторов, история возникновения издательства «Гриф», характеристика его сотрудников, попытка вписать собственную судьбу в  круговорот событий эпохи. Следует учитывать, что «Воспоминания» Петровская писала в надежде вернуться в Россию, либо опубликовать их там, отсюда некоторая «двойственность отношения Петровской к прошлому – взгляд как бы со стороны и, одновременно, попытка воскресить то драгоценное, что заключено для нее в ушедшей эпохе⁴¹.

В трактовке личной жизни заметно стремление автора к сокрытию многих эпизодов. Она не останавливается подробно на разъяснении тех или иных событий, метафорически повествует о сложности взаимоотношений с А. Белым, мужем, В. Брюсовым, заменяя прозу стихотворными цитатами поэтов. И это определяет задачу текста – передать общее настроение эпохи через портреты поэтов-«демиургов», ее создавшую. Личная жизнь представлена через призму заветов и заблуждений эпохи символизма. Неслучайно и начинаются «Воспоминания» не с описания детства, отрочества, как это принято, а с момента знакомства с символистами. Годы, прожитые до вступления в круг символистов, не зафиксированы на страницах текста и, видимо, не представляются Петровской значимыми для становления собственной личности. Она говорит, что дни ее до 1902 года «проходили точно под нелепым стеклянным колпаком, откуда мало-помалу выкачивают воздух»⁴². Метафору стеклянного колпака можно расширить: подобный колпак Петровская набрасывает на свою память. Он словно огораживает этот период жизни, впуская туда живую струю символизма и определяя все, вне его находящееся, как мертвое, как тлен…

Все сказанное, надеемся, позволит отнести Нину Петровскую к таким редким и тонким художникам, которые могут позволять себе, как выразился один критик, «ставить знак равенства между жизнью и любовью»⁴³.

 

 

_____________________________

¹ Белый Андрей. Начало века. М., 1990. С. 251.

² Петровская Н. Воспоминания // Петровская Нина. Разбитое зеркало. Проза. Мемуары. Критика. М., 2014. С. 418.

³ Там же. С. 408.

⁴ Гречишкин С.С., Лавров А.В. Биографические источники романа Брюсова «Огненный ангел» // Гречишкин С.С., Лавров А.В. Символисты вблизи. Статьи и публикации. СПб., 2004.  С.9.

⁵ Петровская Н. Воспоминания. С.428.

⁶ Там же. С. 429.

⁷ Там же. С. 430, 431.

⁸ Цит. по: Гречишкин С.С.,Лавров А.В. Биографические источники… С.13-14.

⁹ Петровская Нина. Разбитое зеркало… С. 102, 103, 104.

¹⁰ Гречишкин С.С., Лавров А.В. Биографические источники… С. 15-16.

¹¹ Там же. С. 17.

¹² Петровская Н. Воспоминания. С. 445.

¹³ Там же. С. 447

¹⁴ Там же. С. 410.

¹⁵ Брюсов В. Дневники 1891-1910.  М., 1927. С. 136.

¹⁶ Ходасевич В.Ф. Конец Ренаты (Цит. по: Гречишкин С.С. , Лавров А.В. Биографические источники… С.20).

¹⁷ Петровская Н. Воспоминания. С. 463.

¹⁸ Письмо от 10 июля 1905 г. Цит. по: Гречишкин С.С., Лавров А.В. Биографические источники… С. 7.

¹⁹ Там же.  С. 39.

²⁰ Существуют и другие интерпретации этого события. Так, Белый считал, что Петровская целилась в него. Еще одна мемуаристка утверждала, что она собиралась выстрелить в Брюсова после ссоры, случившейся в Литературном кружке.

²¹ Ходасевич. Конец Ренаты (Цит. по: Гречишкин С.С. , Лавров А.В. Биографические источники. С. 56).

²² Петровская Н. Воспоминания. С. 407 (имеется в виду незаживающая рана в душе от разрыва с Брюсовым).

²³ Хромота могла быть и следствием туберкулеза колена, который у нее был и раньше.

²⁴ Ходасевич В. Конец Ренаты // Ходасевич Владислав. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1997. С. 16.

²⁵ Там же.

²⁶ Русская книга. 1921. № 2. С. 28.

²⁷ Из письма знакомой Петровской Е.В. Выставкиной-Галлоп, встретившейся с нею в Берлине в 1924 г. См.: Минувшее. Исторический альманах. Вып. 8. М., 1992. С. 13 / Публ. Э. Гарэтто.

²⁸ Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. М., 1996. С. 205.

²⁹ Из переписки Н.И. Петровской // Минувшее. Вып.14. 1993. С. 368.

³⁰ Валерий Брюсов ˗ Нина Петровская: Переписка 1904-1913. М., 2004. С. 371.

³¹ Минувшее. Вып.14. С. 373.

³² Петровская Нина. Разбитое зеркало. С.71.

³³ Весы. 1908. № 3. С. 91.

³⁴ Малларме С. О литературной эволюции. 1891 // Поэзия французского символизма. М., 1993. С. 425.

³⁵ Весы. 1908. № 3. С. 93.

³⁶ Жеребкина И. Страсть: Женское тело и женская сексуальность в России. СПб., 2001. С. 100.

³⁷ Ходасевич В. Конец Ренаты // Ходасевич Владислав. Собр. соч. Т. 4. С. 7.

³⁸ Весы. 1908. № 3. С. 92.

³⁹ Петровская Нина. Разбитое зеркало. С. 100.

⁴⁰ Гарэтто Э. Жизнь и смерть Нины Петровской // Минувшее. Вып. 8. С. 13.

⁴¹ Гарэтто Э. Жизнь и смерть Нины Петровской // Минувшее. Вып. 8. С. 14.

⁴² Петровская Нина. Разбитое зеркало. С. 408.

⁴³ Руль. 1908. № 117. С. 5.