Выпуск №11

Автор: Татьяна Бонч-Осмоловская

О книге стихотворений Анны Орлицкой «Дерево смыслов»

В стихотворениях Анны Орлицкой сны переплетаются с зарисовками реальности в сюрреалистическую анимацию, нестрашные сны о страшном, где линейное время заворачивается в кольцо календаря, и человек, следуя обновляющейся природе, возвращается по той же дороге, по которой ушел, в сказочное подобие вечности, молочные реки, васильковые берега – очевидно, расставания нет, смерти нет. Вселенная слов и мыслей сделана из стекла и света, и лирический герой ранится об их осколки каждую ночь на грани между сном и пробуждением, «осколки входят в ладонь / просыпаюсь / боясь прикасаться / чувствовать / называть / вещи твоими словами», а солнце состоит только из света, и оно вечно, «как наше желание жить».  

Автор наблюдает за миром вокруг себя и за собственными переживаниями, отражающимися в изменениях природы: «от лучей луны не укрыться / полные горечи серебристые ее мотыльки / на лицо садятся». Но кажется, этот мир не совсем реальный. Это искривленное кино, пространство, вывернутое назад, с искаженными цветами и пылью на кустах, и наблюдатель осознает его ненормальность, «пленка выцвела» и «раскрашено неправильно», но только в этом выцветшем, искаженном мире – где лучше, чем «прежде, каждый день просыпаться вчера», находит утешение.

Иной раз вернуться просто – осень от прошедшего лета отделяет шаг: надо лишь шагнуть из засыпанной снегом поляны под лиственницу, на мягкую хвою – заметишь ли скачок во времени? Иной раз – невозможно даже во сне: «стрелка дрогнет и остановится / когда ты наконец придешь».

Сны кружатся полетом летучей рыбы, «девочка-рыба на каблуках / с накрашенными ресницами», кружащаяся по бульварам, и полетом осенних листьев в заполненные уже упавшими листьями лужи, пока длится «бездонный осенний сон». Во сне – полет и движение, шелест и исчезновение, «открываешь глаза – / тени хрупких стрекоз / разлетаются / только шелест крыльев в ушах». Удержать их невозможно, она, жизнь, «полетом живет».

Девушка, сон, стихотворение про девушку во сне, сон для девушки, а стихотворение из сна – уже нет: «девушка в красной рубашке, / отдай мое стихотворение, / оно больше / не написано / для тебя».

Высшая ценность – у слова, у глагола. Так с детства – ведь что есть оно, как ни «придумывать новые языки», составлять словарики «с русского на язык каких-нибудь фей». И ведь кто-то бережет и перелистывает эти ненужные папки с «чудесными языками / картами сказочных стран / вымышленных островов»!

Стихотворения Анны Орлицкой обрамлены эпиграфами из Лорки, из севильской песни. В текстах найдешь и восточную экзотику – дворец, королевский сад, кимоно, желтая гора, легенды, песни, театральные представления, указания на барочное витийство словес. Но сами тексты прозрачны и лиричны, переосмысляя изощренную велеречивость в личное высказывание. Автор благословен или проклят неучастием в игре, он чуть дальше, появляется здесь, когда «актеры покинут сцену / и зал опустеет».  

Когда все завершилось, солнце село за гору и дороги разошлись, слова – и как всегда запахи! – в силе вернуть, развернуть, провернуть еще один круг времени, «вечереющий город пахнет дымом и позапрошлой весной». Урожай слов собран в деревне, на даче, «в августе собирали выросшие на деревьях слова / складывали в корзины, плетенные из лозы / относили слова домой», непонятно зачем, ненужный никому, лежит в корзинах всю зиму нетронутый, до весны, «пропитывались ароматом виноградной лозы» – конечно же, чтобы дать жизнь новому сезону, прорасти новыми словами и новыми деревьями.

Слова одни, как водится, останутся после зимы, после схода ледника, после поворота календаря – «странная зеленоватая грязь / предположительно минерального происхождения». Останутся имена, даже у безымянной возлюбленной султана, не пережившей появление новой возлюбленной, имя останется навсегда, вплетенное в «каменное кружево голубой спальни» – надгробного камня, пока стоит камень, пока читатель способен разобрать узор.

В этих стихотворениях выразительный визуальный ряд, точный, как японские гравюры, обрамленный – все же некоторая барочность присутствует! – узорами аллитераций: «золотистых бабочек облако обезумевших понесется», «золотое сердце твое зреет зерном озимым», «дрожащими пальцами удержать / эту жизнь»… Вкусовое и тактильные восприятие, кажется, смешиваются: «Покупая испанскую мяту, / я буду вспоминать о тебе». Вообще эти стихотворения отмечены некоторой синестезией. Интересно и понимание цвета: белый – «цепенящий, опутывающий», черный – «собирающий и отдающий / теплом, словом».

В строке «что мне делать с этой нежностью» – свиваются две строки Мандельштама, яблоко, золото, солнце – а еще «морские раковины / влажный воздух луга / после дождя»… Только в стихотворении, хоть и написанном без феминитивов, создается впечатление женского голоса, может быть, оттого, что лирический герой есть дар не самому себе, но другому, достигающий этого другого separatim, по безопасной воде, отдельно от героя, «пусть их несет вода / золоченые волны заката / выбросят мои богатства / на твои гостеприимные берега».

Впрочем, это не подношение, не жертва возлюбленному, автор отдает существительные, «имена мои – забирай», оставляя себе глаголы, пусть невесомого, но собственного, произнесенного – о самом главном, об этой «смене времен года / полете насекомого / о солнечных лучах на закате / перед дождем» – об изменениях, неизбежно текущем времени, о движении, стихотворениями возвращающемся и замыкающемся в кольцо.