Выпуск №13

Автор: Луиза Глик

Перевела с английского Ольга Брагина

 
ЧИКАГСКИЙ ПОЕЗД

Впереди вся поездка,
Слегка взболтать: просто Мистер положил голый
Череп на подлокотник, а ребенок
Спал, голова на коленях матери. Яд,
Заменяющий воздух, заполнил всё.
И они сидели – словно паралич, который предшествует смерти,
Пригвоздил их на месте. Дорога изгибалась на юг.
Я видела ее пульсирующую развилку… вшей, копошащихся в волосах этого ребенка.

 
ЯЙЦО

I
Все ехали в машине.
Спали в машине, спали,
Словно ангелы на песчаных кладбищах,
Умершие. Мясо недельной давности
Протухло, горох
Хихикал в стручках: мы
Воровали. А потом в Эдгартауне
Я услышала, как мои внутренности
Сворачиваются в ловушку …
Стирали белье в Атлантическом океане,
Трогали море солнца,
Пока бил ключом свет,
Который мог поглотить воду.
После Эдгартауна
Мы повернули обратно.

II
Пока вверху и извне
Стерилизатор свои огромные руки
Не протянул, хищный,
К жертве. Внизу
Капало белое, раздета,
Открыта для зонда,
Я видела лампы,
Отражения сходились в его очках.
Драмамин. Ты позволил ему
Ограбить меня. Но
Доколе? Доколе?
Мелькали инструменты, я видела,
Как мое тело расплывается слезой
На листке бумаги.

III
Всегда по ночам я чувствую, что океан
Жалит мою жизнь. Подходит
К заливу, входит
В эту сеть бухт, и дальше. Опасно.
И дальше, пьянея
От волн бурбона
Твоего дыхания,
Я хмурюсь …
На берег выносит рыбу.
Без чешуи,
Без плавников, пустые
Домохозяйства их черепов
По-прежнему неизменны, свалены
С другими отходами.
Чешуйки, Чешуйки. Луны
Свистят в их ртах
Сквозь судороги мидий.
Подсматривающая плоть. И мухи —
Словно планеты, сжатые раковины
Звенят вслепую сквозь
Веронику волн …
Существо
Вылупилось. Смотри. Кости
Уступают дорогу.
Темно. Темно.
Он принес миску, чтобы собрать
Кусочки младенца.

 
ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ

В каждой комнате, окруженной безымянным
Южным парнем из Йеля,
Была моя младшая сестра, которая напевала мотив из фильма Феллини
И звонила по телефону,
Пока мы выносили ее изношенные ботинки,
Или сидели и пили. Снаружи, с двадцать
Третьей ступени бездомная кошка
Паслась у нас на аллее
В поисках отходов. Царапала ведро.
Других звуков не было.
Снова и снова приготовление этого грандиозного утешительного обеда,
Приближающегося к печи. У моей матери
Вертел в руках.
Я смотрела на ее стянутую кожу,
Словно она скучала по себе молодой, пока крошенный лук
Шел снегом над заостренной смертью.

 
НЕ РЕШАЯСЬ ПОЗВОНИТЬ

Жила, чтобы увидеть, как ты отшвыриваешь
Меня. Эта борьба —
Словно рыба в сети во мне. Видела, как ты трепещешь
В моем сиропе. Видела, как ты спишь. Жила, чтобы увидеть,
Что всё спустили на ветер,
Отходы. Готово?
Это живет во мне.
Ты живешь во мне. Злокачественный.
Любовь, ты когда-нибудь хотела меня, нет.

 
МОЯ КУЗИНА В АПРЕЛЕ

Под лазурью неба, присев среди бугристых побегов ревеня на заднем дворе,
Моя кузина тетешкается с младенцем, шлепает
По лысой головке. Из окна я вижу их, муслиновый базилик,
Сияющий кварц, охра парчовой земли
Эстрагона или передышка в прямоугольной тени
Гаража. Нервное изумрудное
Опахало ризомы касается колена моей кузины,
На котором она катает младенца вверх-вниз.
Я вяжу свитера для ее второго ребенка.
Словно через мили обедов не слышно, как ее трясет на кровати
От ярости, она думает, что лежит здесь уже годы,
Заперта в этой вспышке гнева…
Но после сотрясений ее тело приходит в чувство. Среди фиалок,
Азалий, посреди всё прибывающего сада
Она проходит с сыном мимо того, ради чего я остановилась,
Чтобы посмотреть, как распускается бутон на весенней траве.

 
ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОТЕРЯННОГО РЕБЕНКА

Ничто не шевельнется. В ветке сломанный
Цветок веера колышется,
Безвольно болтается проволокой, как ее тонкие
Руки, висят, словно липучка от мух, вертят мальчика…
Потом, заблокировав входную дверь, язык
Приколот к жирному клину его вздора, он смотрит,
Как я нахожу другую комнату, отец висит
На костылях, ожидая, когда его поднимут…
Сейчас, выжат из благодарностей, женский лимонад
В моей чашке. Как бесконечно она швыряет
Использованные салфетки клинекс в пыль, всегда
Глядя на мужчину, слыша щелчок,
Щелчок его мозга – вращающегося пустого валика…

 
ДЕНЬ ТРУДА

Ему требовалось что-нибудь прелестное под рукой,
Отвез меня в Стэмфорд, Коннектикут, на квази-ферму
Своих родителей; потом подобрал огромную
Подружку Чарли, одновременно пытаясь спихнуть меня
Третьему парню, приехавшему на уик-энд.
Но в субботу мы еще были парой: провели
Ее, распластавшись в обширных угодьях,
Пока трава не поникла
От сырости. Как я. Дитя атолла Джонстон, я по-прежнему вижу
Ободранный трилистник, колючий мех репейника и сытые
Пастбища, извергающие бесконечные колокольчики. Ты сутенер.

 
РАНА

Воздух окоченел, превратился в корку.
Из кровати я смотрю
На сгустки мух, сверчков,
Прыжки и смех. Сейчас
Погода – топленое сало.
Весь день я вдыхаю запах жареного,
Как нечто неземное. Ты
Погрузился в книги.
Ты показываешь, на что способен.
На стенах моей спальни
Узор «турецкий огурец», словно набросок
Зародышей. Я лежу здесь,
Ожидая его толчка.
Моя любовь. Мой жилец.
Кустарник покрывается
Пухом, цветы и семена.
Живая изгородь покрывается пухом,
Семена и лунный свет
Бормочут сквозь марлю.
Липкие шторы. Фальшивая возня
Пары у соседних дверей,
Я видела, как ты схватил свой бланк.
Они оба на нембутале,
Убийственная таблетка.
А я обездвижена. Обо мне заботятся,
Просят кивнуть,
Ты преданно кружишь над моей головой. Я закрываю
Глаза. Теперь
Тюрьма стала очевидной:
Зрелые вещи колышутся на свету,
Части растений, фрагменты
Листьев …
Ты накрываешь койку
Простынями. Я не чувствую
Конца. Никакого конца. Он
Застрял во мне. Он всё еще жив.

 
СЕРЕБРЯНАЯ ИГЛА

Моя сестра под мелодию судорог
Атлантического океана впитывает свет.
Где-то вдали сплетением водорослей
Дробилка для мяса и разобщения, пена сквозь браслеты
Морских птиц. Ветер тонет. Она не чувствует изменений
Сразу. Это займет время. Моя сестра
Быстро складывает
Свое полотенце, поджарившееся, как цыпленок, в огне.

 
НАЧАЛО ДЕКАБРЯ В КРОТОНЕ-НА-ГУДЗОНЕ

Шипастое солнце. Гудзон
Исчез подо льдом.
Я слышу стук кости
Гонимого ветром гравия. Бледный,
Как кость, свежий снег,
Пришит, словно мех, к реке.
Покой. Мы ехали, чтобы вручить
Рождественские подарки, но шина взорвалась
В прошлом году. Над мертвыми створками остриженные сосны,
Снесенные бурей, их ветви обнажены…
Я хочу тебя.

 
КРОМКА

То и дело, то и дело я привязываю
Свое сердце к этому изголовью,
Пока мои волнистые крики
Становятся всё сильней под его рукой. Ему скучно —
Я вижу. Не я ли зализывала его взятки, ставила его букеты
В воду? Сквозь кружева матери я смотрела, как он въезжал
В пронзенную вертелом печь, из милости осторожен с тесьмой …
Чувствую его бедра
На моих ради детей. Награда?
Утра, искалеченные этим домом,
Я вижу, как он поджаривает тост и пробует
Кофе, воздвигая преграды. Оставшееся – мой завтрак.

 
БАБУШКА В САДУ

В траве под ивой
Купели моей дочери копошатся
Дождевые черви, мир
Измеряется последовательностью рядов
Домов без пряностей, нарисованных почти настоящими.
Укуренное летнее солнце Лонг-Айленда выливает
Схемы из этих пустых труб на моего внука,
Визжащего на свою ручку. Я выдержала свою жизнь.
Рыжий красноднев очерчивает листья дуба,
И мюленбекия тает от неизменчивых изменений
Младенца. У моих детей руки их мужей.
Мой муж обрамлен, закреплен, лысый, как младенец, на их пианино,
Мой невероятный мужчина. Я закрываю глаза. И вся одежда,
Которую я разбросала, возвращается ко мне, ложбины
Моих дочерей исчезают … они дрейфуют; вижу отклонение от курса,
Летний хлопок дрейфует, равный воздуху.

 
ПОРТРЕТЫ ЛЮДЕЙ НА ВОЙНЕ

Потом я опустила штору
И позволила этой жидкости вытянуть жизнь из бумаги.
Рассказываю, как. Но вместо
Демонстрации вам оборудования я сначала поделюсь
Своим видением: угол курса
Погрузился в фиксаж, открытая
Душа неподвижна; видишь, всё сделано быстро
И с освещением, но дело в том, что никто никогда
Ни подходит так близко к другому без опыта. Я сделала эти фото
Людей на войне
Почти год назад — их объятия были открыты для меня, как
Язык; танки и дома тем временем в тылу смутно виднелись.

 
ВДОВА ГОНЩИКА

Элементы поглотила забота.
Спазмы фиалок растут в грязи,
Трава, потом птицы и старцы
Начнут прибывать, отнимая суть
Юга. Но это неважно. Не больно обсуждать
Его смерть. Я была готова к этому,
К разлуке столь долгой. Но его лицо всё еще атакует
Меня, я слышу звук падения автомобиля снова, толпа застывает на асфальте
В моем сне. Глядя на него, я чувствую, что мои ноги – как снег,
Это в конце концов позволит ему уйти,
Он лежит, высыхает там. Смотри,
Даже он не сохранил это прелестное тело.

 
ПОРТРЕТ КОРОЛЕВЫ В СЛЕЗАХ

Так сказал мне однажды отец, поздняя звезда,
Сын, сказал он мне, сын, и всё это время
Изумрудное богатство мурлыкало на его мизинце,
Его плечи тонули в атласе,
Со своей последней женой, жирной,
Бесполезной, так глубоко прямолинейно
Она пыталась обладать мною в Роллс-Ройсе,
Пока Мюриэл, моя мать, заполняла их лестницу
Подолом пышного платья
Перед раздражением вечеринки в саду.
Где — я! я! — О, свеже-
испеченные и черные из Мексики — меня заставляли
Исполнять соло до рассвета,
Когда музыканты бросили всё, ушли далеко,
В бассейне сумерки пены, курящие чики….
До того в неподвижной траве
Под тентом экс-продюсер моего отца
Сдувал лепестки на ее вздымавшийся холм,
Пока мама держала тело какой-то девушки в беспамятстве
На коленях … Я не всегда жила так,
Знаете ли. Но мое расшитое пайетками напыщенное прошлое
Помогает мне выдержать эти визжащие ночи
И несчастья. Я не имею в виду тебя. Нет, не тебя, любовь,
Очаровательны, как те танцоры в парах, взвинченные,
Как бутафорские марионетки на задней лужайке
Моего бывшего особняка,
Где бы он ни был, и кем бы я ни была,
Когда парни моей матери делали стойку и возбуждались,
Словно собаки, на меня, делали предложения,
Женщины уходили со своих мест
В бешенстве … Я тоже была горячей штучкой в то время.

 
СВАДЕБНЫЙ ОТРЫВОК

В наш медовый месяц
Он пустил нас по воде.
Был март. Луна
Накренилась, как прожектор, как
Его бормотание в моем мозгу —
Он должен был добиться своего.
На пляже мокрый ветер
Храпел … Я хочу
Свою невинность. Я вижу,
Что моя семья застыла в дверном проеме
Сейчас, неизменная, неизменная. Их рис замерзает
Вокруг его автомобиля. Он закрыл наши свернутые спальные принадлежности
В багажнике смеха ради, потом в глубине
Пучины. Рокуэй. Он тянется ко мне во сне.

 
МОЙ СОСЕД В ЗЕРКАЛЕ

Месье «ле профессор» в ярко выраженном маразме
В противоположном углу холла приводит в порядок свое собрание прозы
И стихотворений. Вернувшись из похода по магазинам
Не так давно, я заметила, что он остановился порисоваться
Перед зеркалом на лестничной клетке, высокопарный полупрофиль.
Невозможно избежать столкновения на лестнице,
Я подумала, что лучше улыбнуться
Открыто, словно мы в равных долях
Невежливости. Но он изобразил кивок
Вымученный, и бесконечная учтивость поднятой ладони
Развернулась для приветствия обманного.
В любом случае, потом в его расписание
Внесли изменения. Он принимает приветствия без энтузиазма
Теперь, и, судя по его мусору, ест только овсяные хлопья.

 
МОЯ ЖИЗНЬ ПЕРЕД РАССВЕТОМ

Иногда ночью я думаю, как мы сделали это,
Я гвоздем проникла в нее, как сталь, в ее
Сверхусердие на испещренной полосками контурной
Карте (потом я ее сожгла), и мне было приятно,
Я сказала ей – на кухне, нарезая домашний хлеб —
Она всегда делала слишком много — я сказала ей: «Прости, детка,
Ты получила свою долю». (Я увидела, что ее краска впиталась в мои волосы)
Она плакала. Но это всё равно не объясняет мои кошмары:
Как она вздымается и проникает, словно дрожжевое тесто,
В дверной проем, вопя: «Это я, любовь моя», еще с живым румянцем
Спустя столько лет.

 
ЛЕДИ В ОДИНОЧЕСТВЕ

В уединении, как лентяйка и раковина,
В Эдгартауне, где Атлантический океан
Выносит на берег хлам
С комфортом, просторы песка и педантичное
Чаепитие, посреди шумихи
Я сформировала этот кадр на краю,
Переходя вброд,
Шаги под грудами перебора:
Медуза. Но я видела
Быстрое возвращение просочившегося обратно
На волне. Рыночный блеск.
Забитый туристами отель. Стеснительный, близорукий
Моряк любил меня когда-то, тут поблизости.
Летний домик, который мы сняли на июль,
Был чист в том году, оголенная
Кровля: он еле видел,
Куда целовать, но всё равно пытался играть
В крокет с семьей – почти как девушка,
Распущенные волосы на ее букете
Цветов в качестве компенсации. Я думала, что забыла.
Но его призрак все равно
Проступил в дыму над жарящейся сковородкой.
Пять лет. Во тьме катапультированное сердце жужжит,
Как Андромеда. Никто не звонит по телефону.

 
ПАРАЛИЧ ПОДЗЕМКИ

Некоторое время я думала, что привыкла
К этому (нога), едва слышала
Эти тяжелые удары, тяжелые удары
По дереву, цементу и так далее железных
Ловушек, я сказала себе, что воспоминания
Тоже исчезнут, щелкая
Скакалками и мотоциклом, мотоциклом,
На котором несется моя сестра, замороженный
Свет, загибает свое
Жало во вспышке красного хрома, ярче,
Чем мои брекеты, или ярче,
Чем утреннее кружение мимо этой шахты,
Пылающей мчащимся ужасом, и их тонкие
Ботинки загораются и загораются, всё эта легкая лайковая кожа.

 
ПЕСНЯ НЯНИ

Словно меня одурачили. Это кружевное тело смогло забыть,
Что у меня есть глаза, уши; осмеливается пугать своими парнями ребенка.
Сегодня в полдень она сказала мне: «Надень на девочку вязаное
Платье», и улыбнулась. Всего лишь. Просто улыбнулась,
Уходя. Ее никогда нет здесь. О невинность, твоя детская ванночка
Засорена сплетнями, твоя мать – тонущий корабль.
Не порть ее грудь.
Я слышу, как твой глуховатый и оцепеневший папа хлопочет о своем чае. Спи, спи,
Мой ангел, свернувшийся клубочком со своим оранжевым медвежонком.
Кричи, когда ее любовник начнет гладить твои волосы.

 
СЕКУНДЫ

Страстно желая, так давно блуждая
Голодным, что у него было – твердость,
Которая (мой парень недоразвит)
Всё еще всасывала меня в это кольцо, это благо-
словение. Хотя я знала, что такое болезнь
Его: бездельничая в силках,
Он завязывает шелковую угрозу,
Потом он выкрутит мою руку, мои слова – мой сын
Застыл в дверях, видя всё,
А потом этот быстрый кулак разбил пополам моего единственного
Ребенка, мою жизнь … Мне не всё равно, мне не всё равно.
Я смотрю, как соседи приходят ко мне,
Со своими взглядами. Сейчас огромное, как торт, их
Белое лицо парит над чашкой; они улыбаются,
Утопленницы высасывают свой чай…
Пусть мой дом поднимется на пепелище этого пожара.

 
ПИСЬМО ОТ НАШЕГО МУЖЧИНЫ В ЦВЕТУ

Часто восточные маслобойки,
Изумрудные перья папоротника
Напоминают ветхий окантованный веер
Тетушки Рэй, так, должно быть,
Он порхал в ее золотые дни.
По краю черника «черноглазая Сьюзен». Но всё
Хвастовство наружу. Позвольте описать совершенную
Простоту нашего домашнего хозяйства. Вода
Строчит с перебоями в обеих раковинах, оставаясь
Гарантированно льдом без примесей; узор
На потолке – ярмарка утечек,
Устраивает вечеринки в нашем доме при любой погоде. Всё скрипит:
Пол, ставни, дверь. Всё же
У нас поразительно подходящая обстановка для поддержания
Нашего морального духа на плаву. И даже Маргарет делает мышиные норы в лепнине
Достаточно хорошо. Но, друг мой, я не рассказал
О видении. Прошлой ночью
Более яркое, чем в любой первый раз, ее белые
Плечи, обнаженные в безжалостной битве, проткнули меня; я увидел
Венеру среди этих моллюсков, черновик
Ботичелли: я не знал прежде столь истинного счастья.

 
КЕЛЬЯ

     (Иоанна от Ангелов, настоятельница монастыря урсулинок, Луден, Франция, 1635 год)

Это здесь всегда. Моя спина
Распухает под бельем: Бог
Повредил меня — сделал
Непригодной для управления, я правлю.
Они еще молчат за работой.
Я иду
По саду в полдень, кто
Кто навел морок на мои привычки,
Потому что мое «я» было пустым… Но ОН сделал это,
Да.
            Мой Отец,
Лежа здесь, я слышу,
Как солнце скрипит по граниту
В воздух, пока не опускается ночь внутри.
Я прячусь и молюсь. И рассвет
Один повсюду, я чувствую пальцы,
Встряхивающие меня снова, как благо-
словение, и голую
Сгорбившуюся гору, успокоенную во тьме.

 
ОСТРОВИТЯНКА

Сахар я НАЗЫВАЮ тебя. Не
Путешествовала все эти годы ради этого:
Ты преследуешь цыпочек в подземных переходах,
Ночь опустилась на переулки, всё, чтобы
Сжали так … Сердце бьется,
Привязана к стулу.
Ужин замерзает во тьме.
Пока я, мой принц, мой принц…
Твой фрукт загорается.
Я смотрю, как ты протягиваешь руки к винограду.

 
ПИСЬМО ИЗ ПРОВАНСА

Помимо фотогеничного прыжка с моста
Ты найдешь
Более интересный материал.
В июле солнце
Ласкает твой изящный город
Римских Пап, как всегда, превращая гранит
В золото. Трущобы спокойны,
Давясь каплями. Но
Их дети не абсолютно враждебны:
Предлагают улыбки
С периодичностью самой прелестной. Я подарила
Им шоколадку, подтаявшую на солнце,
К которой они
И не прикоснулись бы. Мы слышали, что они живут в любви.

 
ЗАПИСКА ИЗ ПЕЩЕРЫ

О любовь, ты – неуязвимая птица,
Мои мышиного цвета
Алиби висят вверх ногами
Над доской для ключей
С ее консервами для приманок,
У меня нет для них цыплят;
Мои обманы ползают по полу,
Словно семьи, но их личинки
Не покинут это гнездо. Я позволю себе
Впасть в отчаяние на кровати
В твоем поместье
И орошу
Наше стеганое одеяло,
Так что гнилой
Запах этих крадущихся
Пальцев останется, когда всё будет в прошлом.

 
ПЕРВЕНЕЦ

Недели проходят. Я кладу их на полки,
Все они одинаковы, как ободранные жестянки с супом…
Бобы киснут в своей консерве. Я смотрю на одинокий лук,
Плывущий, словно Офелия, отвердевший от жира:
Ты апатичен, тебя перебирают ложкой.
Что теперь? Ты скучаешь по моей заботе? В твоем саду созревает
Палата роз, как год назад, когда штатные медсестры
Привезли меня к алтарю в кресле…
Ты не мог смотреть. Я видела
Раскаявшуюся любовь, твоего сына,
Истекающего слюной в парнике, голодного…
Мы едим хорошо.
Сегодня мой мясник вонзает свой дрессированный нож
В телятину, твою любимую. Я плачу своей жизнью.

 
ЛЯ ФОРС

Сделала меня той, кто я есть.
Седая, приклеенная к своей простой
Кухне, среди костей, среди этих
Стекающих каплями ив, приседает, чтобы вкрутить
Лампочку: я забочусь о ее сюжете. Ее гордость
И радость, она говорит. У меня нет гордости.
Лужайка редеет: перекормленные,
Ее поздние розы раздуты от удобрений из кладовки для инструментов.
Теперь карты разрезаны.
Она не может есть, не может подняться по лестнице —
Моя жизнь запечатана. Появляется женщина с гончей,
Но ей не причинят вреда.
Я забочусь о ней.

 
ИГРА

Я живу так уже много лет.
С тех пор, как он бросил меня – поймал луну, круглую, как аспирин,
Пока в другом углу холла задушевный шепот
Мечтателей … Я вижу, как мое наказание возвращается в свою нору:
Всюду. Всюду. Должен быть
Где-то урок. В Женеве ужасная местная девка
Лежала, ободранная, для отпущения грехов, плева трико
Прилипла к ее коже. Не помню,
Как получилось, что я увидела. Место было паскудное. Она села,
Обдирала свои ноги, пока они не начали стучать. Как Обычаи. Она просто ждет.

 
СТРАНА ВОДЯНЫХ ЩИТОМОРДНИКОВ

Рыбьи кости вышли из волн Хаттераса.
Были и другие знаки того,
Что Смерть преследует нас в воде, преследует
На суше: среди сосен
Развернувшийся водяной щитомордник валяется на мху,
Выращенный в загрязненном воздухе.
Рождение, а не смерть – тяжкая потеря.
Я знаю. Я тоже оставила свою кожу там.

 
ЧУДОМ ВЫЖИВШИЕ В НАНТАКЕТЕ

I
Здесь, в Нантакете, крохотная душа
Сталкивается с водой. Всё же этот элемент – не чужеродная суша;
Я воспринимаю воду как продолжение моего разума,
Беспокойную часть, и волны, и волны разума,
Когда в Нантакете они бились в приступе эпилепсии
На обнажённом берегу. Я вижу
Фигуру в шали во сне. Она говорит: «Наши жизни —
Звенья между чудом рождения
И чудом смерти. Я – святая Елизавета.
В моей корзинке ножи».
Проснувшись, я вижу Нантакет, знакомую землю.

II
Проснувшись, я вижу Нантакет, но этим колоколом
Голоса я могу подать тебе знак о невидимых землях:
На третью ночь начался
Ураган; моя святая Елизавета не пришла,
Ничто не могло спасти арендованное
Судно от предначертанного конца. Волны вгрызались,
Молнии швыряли в мою хрупкую мачту,
Она полетела вниз, я – вслед за ней. Об этом не говорят,
Но кости, превратившиеся в кораллы, всё еще чувствуют запах
Посреди заброшенных сокровищ. Я – прошлое,
Которое ты слышишь в раковине.

III
Прошлое, которое ты слышишь в раковине, рев,
Это настоящее дно: бесславный штиль. Доктор,
Захлопнув дверь, усадил меня, убрал подальше
Канаты, огнестрельное оружие, и с большими надеждами
Пообещал, что святая Елизавета несет
Лишь продукты или цветы для благотворительности, и я не погребена
Под островом для отпусков Нантакет, где
Пляжные животные живут в относительной совместимости и мире.
Мухи, улитки. Во сне я видела этих
Существ как любезных ангелов земли и воздуха.
Когда рассвет приходит к морю.

IV
Акры сияющей белой глины в Нантакете,
Я не запомнила бы иначе, но у меня был медальон
С волосами моего любовника внутри,
Я шла, как невеста, несла его внутри.
С этой отмели простирается
Милосердие моря.
Мой первый дом будет построен на этих песках,
Мой второй дом будет построен в море.

 
ПАСХАЛЬНЫЙ СЕЗОН

Почти нет звука…только повторяющиеся колыхания
Кустарника, благоуханный жар наполняет
Наш берег. Я видела всё растущий поток людей с пальмовыми ветвями.
В Уэстчестере, крокус растет, как рак.
Это будет моя смерть, я чувствую листья уже близко,
Грозящие со всех сторон и сверху.
Это не на самом деле. Зеленая семянка, капризный голубь
Спускающейся почки. Всё остальное воскресает.

 
ЛОСКУТЫ

У нас коды
В домах. Как
Замки: они говорят,
Что мы никогда не закрываем
Свои двери для тебя.
И никогда не закрывали.
Их кровать
Стояла, чистая, как ванна…
Я ходила мимо нее каждый день
Двадцать лет, пока
Не нашла свой путь. Моя работа по дому
Отмечала время. Вклеивая
Реликвии в альбомы, я видела
Себя в семь лет, я изучала
Расстояние на колене мамы.
Мое любимое фото —
Отцу почти сорок,
Растроган,
Глядя в пустое лицо своего первенца.
Необычное чудо.

 
ДОМ НА ДЕРЕВЕ

Ведра склоняются на цепи, прогнившие,
Где был колодец,
Ополоснут болотом, повсюду вокруг
Ракеты камыша на Оленьем острове
Среди покрытых инеем сфер кислоты: сбор ягод.
Весь день я смотрела, как земля врезается
В океан. Это случилось давно
И потерялось – чего не было – капли дамбы
Идут своими путями или тонут, ползет вода.
Немного осталось. Прохожу мимо окна, в котором
Базилик моей матери топили
В салате, я вижу наш сад, бальзамин
Брал в тиски своих птиц. Базилик цвел
В небрежении. Откройте мою комнату, деревья. Дитя идет.