Выпуск №16

Автор: Мария Елиферова

 

Окончание. Начало в №№ 14 (февраль 2021), 15 (апрель 2021).

 

 

33. Григорий Спальников, 23 мая (Парк Сладко-Горького)

 

Поэтому не следует мне пытаться объяснить трудное,
ибо речь моя будет или напрасной, или излишней.

Данте Алигьери, «Новая жизнь»

В конце концов, неизвестно еще, что лучше:
ученый осел или невежественный.

Эжен Ионеско, «Беседы с Клодом Бонфуа»

 

Ночью мне снился кошмар. Я стоял на автобусной остановке, и ко мне откуда-то подвалила омерзительная жирная старуха с мопсом на руках, зачем-то закутанным в красное детское одеяльце. Я пытался отмахнуться от неё, но старуха назойливо дёргала меня за рукав. Вдруг я понял, что на руках у неё вовсе не собачка, а ребёнок, он был просто похож на собачку, а в следующий момент я увидел, что этот ребёнок – Вика. Ледяная тошнотная волна поднялась у меня изнутри; я слышал, как старуха разъясняет, что Вика больна, что она скоро совсем превратится в собачку, и для того, чтобы вылечить её, я должен накормить её своим мозгом. Я оцепенел, у меня не было никаких чувств, кроме обречённости, кроме того, что всё так глупо выходит, а жуткая тётка уже держала в руке ложку и протягивала её к моей голове. Ложка погрузилась мне в голову, голова взорвалась раздирающей болью, и я увидел, как старуха суёт ложку в рот Вике, и увидел, что она не старуха, она гораздо моложе, чем я думал, и догадался, что она – тоже Вика, у неё лицо Вики…

Судорога подбросила меня на постели, и я проснулся. Майка была пропитана холодным потом, трусы – вовсе похабным, и конечно, у меня опять была мигрень. С трудом оторвав непослушное тело от дивана – мышцы, казалось, обратились в сплошной спазм, – я содрал с себя мокрое и грязное бельё и завернулся в купальный халат. На кухне требовательно вякнул Мураками, но мне было не до него. Я поставил чайник, нетвёрдой рукой отрезал кусок хлеба и принялся мазать на него масло. Триптановые препараты рекомендуется принимать с жирной пищей. С жирной пищей, мля. Того бы, кто их изобрёл, заставить жрать жирную пищу во время мигрени. Преодолевая рвоту, я впихнул в себя бутерброд, запил не до конца подогретым чаем и принял заветную пилюлю. Хорошо, что у меня сегодня всего одна пара. Время есть.

– Мяяяяяя, – напомнил о себе Мураками. Ах, да, тебя, скотину, надо покормить. Я вытряхнул остатки корма из банки. Кот понюхал и встопорщил усы, намекая, что банку надо бы открыть свежую. А вот фигвам, индейская народная изба тебе, Матроскин. Я вернулся в комнату и рухнул в кресло. Почему эти чёртовы таблетки так медленно действуют? Двадцать первый век на дворе…

Я становлюсь психом, сосредоточенно втолковывал я сам себе. Обычный ночной кошмар, вызванный мигренью, плюс банальная поллюция. Разве романтические чувства выглядят так?

«А как? – тут же переспросил мой ехидный двойник изнутри. – Что ты вообще знаешь о романтических чувствах, умник несчастный?».

– Цыц, – сказал я вслух. Очутиться лицом к лицу с правдой было не слишком комфортно. В самом деле, что я знал? Как многие представители моего поколения, воспитание я получил шизофреническое: доступные мне книги говорили о возвышенных восторгах, которые дарит один только взгляд небесных глаз, о томлении духа и робкой надежде на поцелуй в беседке, тогда как медицина в лице моей мамы и её брошюрок утверждала, что по достижении половой зрелости я мгновенно превращусь в опасного маньяка, который круглосуточно ищет, куда бы воткнуть член, и без должной бдительности непременно либо обрюхатит малолетку, либо позволит женить себя на шлюхе-аферистке. Это несоответствие вызывало у меня когнитивный диссонанс, особенно когда я заметил у себя признаки взросления; я даже спросил у мамы, можно ли не расти, если я не хочу, но реакция была возмущённой. Окончательное смятение внёс журнал Cool, ныне покойный; так что моё воспитание чувств плелось зигзагами по чисто российской дороге, спотыкаясь на ухабах и рытвинах через каждый шаг. На вопросы про любовь сверстники гыгыкали,  старшие отвечали, что когда она придёт, я сам всё пойму. Пресловутое понимание всё никак не приходило. Первый опыт – на выпускном, с Танькой из параллельного – окончился крайне неудачно. Танька позвала меня на диван в фойе, я был дико пьян и ничего не смог, да к тому же оказался не готов к виду настоящих женских гениталий (я даже не видел ни одного порнофильма до двадцати лет) – в общем, меня вырвало прямо на диван, Танька жутко обиделась и убежала, в памяти остался жгучий стыд оттого, что я испортил ей выпускное платье. Вторая попытка случилась уже в студенчестве, имени второй попытки я не запомнил, и снова всё пошло не так – я даже сумел натянуть прозрачный чехольчик, но она оказалась девственницей, и я безуспешно тыкался во что-то твёрдое и непробиваемое, вообще не понимая, есть там отверстие или нет. Я не был готов к тому, что в наше время встречаются девственницы, тем более в девятнадцатилетнем возрасте – дело кончилось тем, что мы друг на друга наорали. Я орал на неё, что надо было предупреждать, что у неё первый раз, а она орала на меня, что это я должен был предупреждать её, что у меня первый раз, и что будь я нормальным парнем, я бы радовался тому, что у неё никого не было. С тех пор была ещё серия увлечений, удачных и не очень, и если что я уяснил для себя, так это то, что не стоит заводить связей только из желания быть как все. Озабоченным маньяком я так и не стал. В конце концов мне подвернулась Сандра. Достаточными причинами для того, чтобы сойтись с ней, были её роскошные тёмные волосы и то, что она не пыталась называть меня «солнце» или демонстрировать преданный собачий взгляд снизу вверх. Я никогда не волновался, увижу ли её снова и позвонит ли она – просто набирал её номер и говорил: «Приходи», – а она отвечала: «Окей, во сколько?» – или: «В этот раз не могу, я уезжаю». Нам было комфортно вдвоём. Была ли это любовь? Возможно. Множество людей бьют и унижают друг друга каждый день и считают это любовью. А мы с Сандрой даже ни разу не поругались.

Таблетка окончательно подействовала, я вынес себе окончательный вердикт, что я дурак, и отправился принимать душ и бриться. У меня оставалось ещё достаточно времени, чтобы выпить чашку крепкого кофе, прежде чем ехать в университет.

После приступа голова была как в тумане, я еле выдержал эту злополучную пару, к тому же мысли постоянно отвлекались на предстоящую встречу. Почему я с утра не позвонил и не отменил её? Не хватило решительности? У меня возникла было трусливая мысль – не ходить. Но это будет выглядеть как паскудный розыгрыш, если девчонка всё-таки придёт и будет торчать, дожидаясь меня у входа в парк. Это будет просто жестоко. Вот если она сама не придёт, было бы гораздо лучше. Это оптимальный для меня вариант – выпутаться из этой истории так, чтобы не потерять уважения к себе. Я мысленно рассыпался в молитвах Разумному Дизайнеру, чтобы она струсила и не приехала. Или чтобы она подхватила какой-нибудь грипп с соплями, хотя надежды, признаться, было немного – майская погода стояла, как в балладах о Робин Гуде. Как и следовало ожидать, разумность Разумного Дизайнера я переоценил.

Меня пошатывало после таблетки и нескольких чашек кофе, когда я выходил из метро на «Парке культуры». Вокруг разливалась слепящая зелёно-золотая хмарь – когда успело наступить это чёртово лето? Я был в обычных очках, не тонированных, и глаза у меня заслезились. Жмурясь, я добрёл до белой колоннады и укрылся в тени, насколько это было возможно. Никого похожего на Вику поблизости не было. Что ж, приличия я почти соблюл. Постою минут десять; она, конечно, не придёт, и я со спокойной совестью поеду домой. Если она и вправду не придёт… Я почувствовал, что меня это не обрадует так, как хотелось бы.

Я поднёс к глазам руку с часами. Оказывается, я стоял тут уже пятнадцать минут. Мимо меня, толкаясь, входили в парк и выходили обратно посторонние объекты в футболках, куртках и сарафанах. Пахло сигаретным дымом и попкорном. Меня мутило. Тень куда-то ушла, половину головы палило солнце. Не хватало ещё получить солнечный удар. Что я вообще тут делаю? Повёлся на эсэмэску пубертатной девчонки, которая, может, уже забыла, что приглашала меня на свидание… Домой, ну домой же, осёл. Иа-Иа. Душераздирающее зрелище.

– Гриша, привет! – в глазах мелькнуло белое, меня хлопнули по плечу, крепко, по-мальчишески. – Прости, что опоздала. Бежала изо всех сил.

Передо мной стояла Вика, тяжело пыхтя полуоткрытым ртом, красная, как варёная свёкла; у неё была другая причёска, не косички на висках, а взрослый пучок, который некрасиво растрепался, и пряди свисали на уши. На ней была белая футболка, измазанная на плече какой-то чернотой, палестинский платок на шее сбился набок, а на носу пламенела окровавленная царапина. Не дав мне придумать, что сказать, она поспешно пояснила:

– Соседи Барсика понесли к ветеринару, а он из сумки выдрался и сбежал. Пришлось из-под машины его вылавливать.

– Господи, – выдохнул я и рассмеялся. Вика посмотрела на меня насупленно.

– Ты чего? Думаешь, вру? Чтобы перед тобой хорошей казаться?

– Вика, – нежно сказал я, – мелочь ты пузатая, глупая. Ты и правда хорошая.

– Я не хорошая.

Она угрюмо опустила глаза, ковырнула асфальт круглым носком туфли.

– Я не хорошая, – повторила она. – Ты ничего, ничего обо мне не знаешь. Я и сама-то о себе ничего не знаю.

Она вдруг быстро вскинула взгляд на меня, её ореховые глаза блеснули.

– Когда мне было десять лет, я лягушку ногой раздавила. Просто захотела узнать, заорёт она или нет.

– Ну и как? – спросил я. Почему-то мне захотелось всерьёз узнать, кричит ли лягушка, которую давят.

– Нет. Она молчала. Это-то и было страшное.

– И с тех пор ты больше не давила лягушек?

Вика молча помотала головой. Было ясно, что это правда. Бедняжка, она думала, что открывает свою внутреннюю америку; все мы через это проходим – мы все персонажи Достоевского в пятнадцать лет и воображаем, что с нами происходит нечто неслыханное и уникальное. И я был таким; но в моих тогдашних мировых скорбях было немало желания позировать и нравиться. Вика нравиться не пыталась; она была самодостаточна – маленькая упрямая вещь-в-себе с поцарапанным носом. Именно поэтому меня к ней тянуло, так назойливо и нелепо.

– У меня тоже есть кот, – сказал я, – и я прекрасно знаю, как эти гады любят залезать под машины.

– Реально? – Вика тут же засияла. – Полосатый?

– Полосатый, представь себе. Только его зовут не Барсик.

– А как?

– Мураками.

– Ой, не могу! – она закатилась, хлопнула себя ладонями по коленкам. – Мураками? Серьёзно или ты прикалываешься?

– Вот сам не знаю. Для домашних он Мурка.

Я сказал «домашних» и осёкся – прозвучало как намёк на Сандру. Но Вика была слишком неопытна, чтобы придать этому значение. Она понимающе кивнула.

– Ага, понятно, думали, что кошка, а оказался кот?

– Как-то так. Он вроде не возражает.

Тема для разговора была найдена. Я возблагодарил Разумного Дизайнера за то, что он придумал котов – иначе о чём бы люди вообще беседовали в двадцать первом веке?

– Слушай, – сказала Вика, когда мы шли в глубину парка по дорожке, – а почему всё-таки Мураками? Ты что, любишь этого писателя?

– Не особенно, – признался я. В данном случае «не особенно» означало то, что я о нём почти не имел представления. Я читал один его роман несколько лет назад и ничего оттуда не помнил – кроме человека в костюме овцы.

– По-моему, он скучный, – сказала Вика. – Стопиццотый раз описывать, как кто-то напивается в баре и поутру просыпается, а дома срач и нечего жрать… вроде баек дяди Макса, я от него такого бесплатно наслушалась ещё в третьем классе. Разве это жизнь?

Здравствуй, как говорится, племя… Ботанка, правильная девочка – сказали бы мои сверстники, презрительно наморщив носы. Хотя представления о правильных девочках у нас были сугубо теоретические: репутацией ботанки и правильной девочки в нашей группе пользовалась Женя как-там-её, потому что носила очки и не красилась, а потом выяснилось, что она ещё в школе ездила автостопом, курила марихуану и трахалась… Ну какая из Вики «правильная девочка»? Вероятно, она на самом деле так думала. Современную молодёжь я действительно представлял себе плохо.

– Не знаю, – откровенно признался я. – У меня такой жизни не было.

– Чё, серьёзно? – недоверчиво переспросила Вика. – А я думала, тогда у всех были сплошные пьянки и секас.

– Когда – тогда?

– Ну, в девяностые. Ты же из девяностых?

Как будто речь шла о машине времени, подумал я. Я и вправду чувствовал себя попаданцем из прошлого в этом проклятом парке – я не узнавал там решительно ничего. Последний раз я был там лет в одиннадцать, и с тех пор мне мало что запомнилось. Но я был абсолютно уверен, что там не было шезлонгов на газонах и каких-то подвесных корзин, похожих на оборудование клеток для шимпанзе, в которых раскачивались вполне взрослые особи Homo sapiens. Я не понимал, куда идти, и с тревогой думал о том, что предпринять дальше.

– Ага, – сказал я, – про моё время уже легенды рассказывают. Расслабься, я был обыкновенным ботаном.

– Вау, кресла! – воскликнула Вика, подпрыгнув. – Давай полежим!

Кресла? Скорее, какие-то коричневые мешки, в которых, как в гнёздах, полулежали люди на лужайке. У многих в руках были ноутбуки – неужели тут работает вай-фай? Ноутбука у меня с собой не было, и я окончательно растерялся. Залезть в это? Ах, принцесса, вы так невинны, что можете сказать страшные вещи… Но одноглазый божок был милостив ко мне – последнее свободное кресло заняли у нас прямо перед носом. Вика разочарованно заскулила, я мысленно выдохнул с облегчением – что за место этот парк, и что в нём теперь полагается делать? – и под каким-то невразумительным предлогом свернул в сторону, на дорожку, ведущую в боковую аллею.

– Ты чего? – подозрительно спросила Вика, как будто испугалась, что ненароком обидела меня.

– Найдём нормальную скамейку. У меня это… спина не очень.

Я почти не покривил душой: после приступа мигрени мышцы спины ломило. Скамейка попалась на глаза через пару минут, и, о радость, она была не занята. Она наполовину утонула под нависшим над ней растрёпанным кустом белых мелких роз, которые единственные в московском климате растут как сорняки, и, несмотря на всю романтическую двусмысленность, она давала твёрдую опору позвоночнику. Вика не возражала, мы оба опустились на скамью, колючие ветки растопырились между нами – вечная профдеформация, я не мог избежать мысли про Сигурдов меч между ним и Брюнхильдой.

– Грам, – пробормотал я.

– Грамм чего? – удивилась Вика. Торопясь, пока она не сочла меня опасным психом, я начал своё сбивчивое объяснение:

– Так назывался меч Сигурда в «Саге о Вёльсунгах». Вообще он вначале принадлежал Одину, бог воткнул его в дерево и сказал, что им будет владеть тот, кто сможет его вытащить…

Я нёс всё эту дребедень из первого курса мифологии, не решаясь взглянуть ей в глаза и от этой паники не давая ей вставить слово. Когда я наконец очнулся от морока (слушает ли она меня вообще? разве нормальные люди ни с того ни с сего начинают пересказывать девушкам средневековые саги?), запнулся и поднял наконец голову, то увидел её взгляд. Не скучно-недоумевающий, не восторженно-собачий – что было бы ещё несноснее, –  внимательный, любопытный.

– Меч в дереве! – проговорила она. – А в фильме про короля Артура был меч в камне. Это они скопипастили, да?

Я было собрался признаться, что плохо разбираюсь в хитросплетениях связей между кельтскими и скандинавскими мифами, что король Артур вообще не моя специальность, но инстинкт самосохранения понёс меня дальше, он требовал заболтать тему, сюда бы фольклориста, он бы точно заболтал, но я всего лишь историк – вот покойный Стеблин-Каменский заболтать мог бы, я принялся излагать всё, что помнил об эпосе и бродячих мотивах, не в состоянии оценить, складно ли у меня выходит – я не слышал сам себя. А когда спохватился и услышал, то осознал, что рассказываю про меч Беовульфа, обнаруженный в подводной пещере у матери Гренделя и – Грендель, мать твою! – моя рука лежит на скамейке, а поверх неё – плотная и потная, горячая ладошка Вики.

Солнце отчаянно пекло мне голову и слепило глаза; выдернуть руку, этого требовал здравый смысл, но это было глупо, странно и, наверное, невежливо, оставалось только усиленно делать вид, что я ничего не замечаю и продолжать рассказывать про чудовищ и мечи, не менее усиленно надеясь, что это временное недоразумение и она в конце концов отпустит мою руку. Но вместо этого она сжала её пальчиками так, что  липкий жар проник мне под кожу, и, блестя глазами, воскликнула:

– Ну конечно! Гарри Поттер! Меч Гриффиндора. За ним тоже надо было лезть в воду!

– Схватываешь на лету, – только и нашёлся, что сказать, я; сам я, безусловно, был схвачен на лету, ко всем прочим неловкостям добавилась новая – в трусах. Жжение разливалось; как я мог довериться одноглазому богу, разве он сможет попереть против слепого? Не того слепого, не вашего сопливого средиземноморского пупса с крылышками – мы на севере, и слепец с дротиком – Хёд, и дротик сделан из омелы, токсичного паразита, и светит мне по итогам всего этого Хель – hell, – как же ты был самонадеян, приятель, рассуждая про ад за пластиковым стаканчиком чая с Наташкой, ты полагал, будто что-то знаешь про ад, но ничегошеньки ты о нём не знаешь, потому что сам ты и есть токсичный паразит… Омеловый дротик вонзался в меня всё глубже, он дошёл до позвоночника, до глубин триасового периода, до цинодонтова среднего мозга, яд распространялся по телу пухнущим пламенем – чёрт, неужели я прямо тут и кончу? Спасения от стыда не было, здесь не было в обозримой близи даже сортира, я мог бы притвориться, что схватило живот, но нет, ни намёка на магическую зловонную голубую будку – и я продолжал молоть языком, я рассказывал про меч Мистильтейн, которым то ли Хёд и убил Бальдра, если верить Саксону Грамматику, то ли он вовсе не имел никакого отношения к истории Хёда и Бальдра, а был добыт из кургана древнего чокнутого короля-мага, если верить легендарной саге о Хромунде Гриппсоне. А впрочем, какая разница, коль скоро пахло мокрым делом. Судорога подпирала; я повернул голову – вдруг здесь всё-таки есть куда скрыться? – и об мою щёку ударился колючий побег куста, этой полурозы-полушиповника, я закусил зубами белый бутон, шип оцарапал губу, рот наполнился душистой сладковатой горечью, и жгучий спазм стал отступать, или нет, воспалённый жар переплавлялся в ровное тепло, всё вокруг утонуло в сиянии, переливающемся цветными огнями, это ясность мыслей сияла алмазными гранями, я достиг плато, моё тело, обведённое вокруг пальца, не успело даже пикнуть, и, разжёвывая лепесток, я договорил:

– А в «Младшей Эдде» эта история рассказывается совсем по-другому, и там нет никакого меча, там Бальдра убивают дротиком из настоящей омелы… Я тебя совсем загрузил, да?

Обе её руки безопасно покоились у неё на коленях – когда мы оказались разъединены? Я этого не заметил; впрочем, это было неважно – я победил, я обманул жирное чудовище, я подсунул ему на съедение свой средний мозг звероящера, мой разумный мозг остался при мне, а чудовище чавкнуло, насытилось и завалилось в летаргический сон.

Из транса меня вывел хохот Вики.

– Ты чего цветы ешь, как ослик Иа-Иа? – она всмотрелась, смех резко оборвался. – У тебя кровь! Что с тобой такое? Опять мигрень? Только честно!

Я помотал головой. Вика не удовлетворилась ответом.

– Слушай, если тебе плохо, почему ты не сказал? А я тут про Гарри Поттера, блин…

– Да нет же! – взмолился я. Остатки алмазного сияния всё ещё медленно таяли, нет, не над аллеями этого дурацкого парка, в моей голове, и врать я не мог, я и вообще-то не очень это умею, а тем более теперь, в этот момент. Я сказал еле слышно:

– Прости… тебе лучше не брать меня за руки. Ты уже не маленькая, должна понимать. Я чуть не кончил.

Как она отреагирует? Будет шокирована? Или глупо гоготнёт, как было принято в моей циничной юности эпохи журнала Cool, когда дурачились много, а знали, в сущности, мало? Сексуальное воспитание современных юных дев для меня было тёмным лесом. Она склонила голову набок и взглянула на меня весело и недоверчиво.

– Да ну?

– Ну да, – зеркально подтвердил я и уже понял, что отчего-то испытываю облегчение. Вика заулыбалась; теперь засияло её собственное личико – обыкновенным земным сиянием, розовым и карим, довольным.

– Во супер! Настоящий тантрический секс! Я до этого только в Интернете читала.

– Тантрический? – тупо переспросил я, как электронная игрушка-повторяшка. Это ещё что за хрень?

Я не произнёс вторую половину вопроса вслух, но Вика угадала её. Угадать, думаю, было несложно.

– Духовная практика, – ответила она, как будто речь шла о чём-то само собой разумеющемся, общеизвестном. – В восточных религиях. Дарья в клуб ходила заниматься, в реале пробовала. Дарья – это дочка дяди Макса, моя двоюродная, она студентка.

Беда с этими двоюродными, подумал я. Вика привстала на скамейке.

– Слушай, как мы засиделись! Полседьмого уже. Тебя проводить до дома?

Я оторопел. В той реальности, на которую пришлась моя юность, таким инициативам полагалось исходить от парней. В какой реальности находился я сейчас, я сам не понимал. Я, как идиот, кивнул.

 

 

34. Эмиль Файзуллаев, 5-17 июня (Следующий акт мерлезонского балета)

 

Дело, однако, поворачивалось какой-то совсем неожиданной стороной. Ни с того ни с сего мне позвонил этот самый Сергей из «Футурум плюс» и заявил, что у него ко мне неотложный разговор. Встретились мы в той же «Башне Татлина», и в этот раз он не стал ходить вокруг да около, а прямо заявил, что располагает инсайдерской информацией. Что, так и так, по гранту моему, несомненно, будет принято положительное решение, и я со своей стороны в силах на процесс повлиять – если только отнесусь с пониманием к определённому пожеланию, а именно, предоставлю им подробные сведения о проекте «Принцип оборотня».

Я, естественно, ох…л, поскольку не ждал, что мои благодетели уже добрались до Артёмова фейка. И что мне прикажете делать? Чистосердечно признаваться, что эту историю выдумала моя бывшая пациентка, которая и любовницей-то моей не была, а просто у неё снесло крышу из-за бешенства матки? Ага, и прости-прощай грант. Вся программа исследований накрывается медным тазом, а у меня, между прочим, и личные планы кое-какие были, нерабочего, так сказать, характера. Ёпть, ну и положеньице! Как до меня сразу не дошло, что Ванька слил всю чушь, которую я ему наговорил, своему папаше? Ведь Сергей намекал, что Клепалов-старший как-то связан с фондом и что вьюнош участвует в эксперименте с его ведома и согласия…

В общем, я сделал вид, будто очень не хочу распространяться, и лапидарно пообещал предоставить сведения в ближайшее время. Время же требовалось, чтобы чесать репу: как из всего вот этого выкручиваться? Собственно, опция была только одна, самая очевидная, и в памяти моего телефона она именовалась «Артём Раздольный». Вернувшись домой из «Башни Татлина», я первым делом набрал его номер.

Артём, конечно же, не отвечал. Я нажимал дозвон раз за разом, но он не брал трубку. Случай был предельно ясен: дитёнок зассал. Думал, видимо, что я ему за его художества собираюсь медленно голову отрезать пластиковым ножиком из «Макдональдса». Это бы, конечно, надо, но это не моя специальность. В конце концов, убедившись, что он трубку не возьмёт, я написал ему смс:

Перезвони. Не бойсь. Нужна твоя помощь.

Через пять минут телефон зазвонил, я нажал приём и услышал голос Артёма:

– День добрый, Эмиль! Вы мне звонили? А я вот в душе был, не слышал…

Врал он некачественно, от фальшивой бодрости аж привизгивал, да и кто ходит в душ в шестом часу вечера? Но я поспешил сразу дать понять, что отрывание головы ему не грозит.

– Артём, есть дело. Хочешь три тысячи? Не долларов, конечно, но рубли тебе, надеюсь, нравятся?

Он явно опешил. Насторожился. Но заговорил нормальным голосом.

– А за что конкретно?

– За минет с причмокиванием, – говорю. – Шучу, шучу, не переживай. Просто кое-что напишешь для меня. Подробности – при личной встрече. Тебе из твоего Зеленограда до метро долго добираться?

В трубке зашмыгали носом.

– Я не в Зеленограде щас. Я на Соколе. Могу быть, скажем, на Тверском бульваре через полчаса.

– Ага, у памятника Пушкину, для пущей романтики. И не через полчаса, а через сорок минут, мне с Кутузовского дольше ехать.

– Лады, – говорит. Этого мне и надо было – ежу понятно, раз я назначаю встречу в публичном месте, то прямо сейчас неприятностей ему не будет. Я надеялся, что ёж поймёт всё правильно и уговаривать его долго не придётся.

За руль я садиться не стал, начинались пробки, поехал общественным транспортом. И всё-таки он на месте оказался раньше. Я увидел его ещё издали – стоял под памятником и крутил кудрявой башкой, обозревая подходы. Изображал наглость («а я чего? а я ничего! хочу и стою тут!»), но я-то видел, что он всё ещё стремается. Я не мог устоять перед искушением, раз уж он меня не заметил. Подобрался к нему сбоку и хвать за плечо.

– Салям алейкум, – говорю, – вашим и нашим фейкам.

Видали бы вы, как он шуганулся! Как будто пальцы в розетку сунул – его аж на месте подбросило. Но сдержался, не обматерил меня. Зыркнул на меня вбок, испуганно.

– Здрасте ещё раз, – пробурчал, – так что вам от меня надо?

– Профессиональную услугу, – отвечаю. – Давай-ка сядем на лавочку и всё обсудим.

Я крепко взял его за локоток, отвёл в сторону, мы присели, и я приступил к делу.

– Вот что, мастер фейков, – говорю, – за то, что ты напёк при участии известной нам обоим Ирины, я к тебе претензий не имею. Пока. Но раз уж ты начал, разумно будет продолжать в том же духе.

– Вы о чём? – спрашивает. Я достал бумажник и вынул три пятисотки.

– Держи. Остальное получишь, когда работа будет сделана. Передай Иринке, что она просчиталась и я не собираюсь бегать за ней и опровергать херню, которую она рассказала в твоём интервью. Я так понимаю, ты давно догадался, что никакой группы «Принцип оборотня» не существует?

– Ну ещё бы, – Артём нервно хохотнул, но, похоже, всё ещё не понимал, куда я клоню. Я не стал мариновать его дальше.

– Нужно, чтобы она существовала… чуточку больше. У тебя богатое воображение. Составь мне отчёт о работе группы и научных результатах. Выжигание по липе, вижу, у тебя неплохо получается, вот я и хочу за него заплатить.

Он уразумел окончательно, и на морде у него нарисовалось плохо скрытое облегчение. Скрыть же он его пытался под маской озабоченности. Выпятил губу и уставился на носки кроссовок.

– Да я не против… Только я не в теме. Я же не знаю, как пишутся научные отчёты.

– На этот счёт не парься, – говорю, – образцы я тебе предоставлю, а если что, подредактирую как надо. Твоя задача – придумать истории. Только Ирине ни слова, усёк?

Тёма усёк. Через неделю я получил от него отчёт, составленный в лучшем виде – так, что и сам бы красивее оформить не сумел, оставалось лишь вставить туда взятые с потолка данные. Воображаемые участники эксперимента фигурировали там под кодовыми именами, так что в случае, если кто возжелает проверить достоверность данных, ему пришлось бы немало потрудиться, разыскивая их. Более того, Артём где-то надыбал фотоснимки – какие-то полуголые товарищи на четвереньках в странных, медицинского вида, интерьерах. Когда я передавал ему остальные деньги, я всё же поинтересовался, что это за фотки, кто на них позировал и не грозит ли мне, в случае чего, судебное разбирательство за вторжение в частную жизнь. Артём рассмеялся.

– Расслабьтесь, – говорит, – это скриншоты постановки «Носорогов» Эжена Ионеско одним экспериментальным театром. В помещении бывшей психиатрической клиники.

– А театр нас не достанет за копирайт?

– Вряд ли. Он находится в Канаде.

Я ржал так, что чуть не охрип. Артёму я выписал премию – в придачу к гонорару вручил ему бутылку финской водки. Я не я, если номер не прокатит!

Тем же вечером я сел за отчёт, старательно заполнил его таблицами и графиками – кто не умеет сгенерить график от балды, тот никогда не работал в науке, – и, коварно подхихикивая, отправил его на почту «Футурум плюс». Вы хочете данных – их есть у меня, как говорят представители известной диаспоры. Сомневаюсь, что найдутся желающие в это закапываться и проверять. А когда я получу грант, я смогу заняться настоящим исследованием, и тогда уже придраться будет не к чему. Пора, кстати, подумать над программой экспериментов. Не могу же я и правда всем подряд предлагать мышей, на это мало добровольцев найдётся, а Клепалов себя исчерпал.

И этот пунктик волнует меня взаправду: я ведь очень мало знаю о триггерах. С Клепаловым мне фантастически повезло, но ведь триггеры, судя по данным, которыми я располагаю, глубоко индивидуальны. Как узнать, что именно запустит механизм нейро-оборотничества у следующего испытуемого? Никому ведь не хочется оказаться в пролёте… Хочется надеяться, что денежки фонда обладают волшебной способностью прояснять тёмные вопросы бытия.

 

 

35. Артём Воробьёв /Раздольный, 17-23 июня (Архисракет)

 

Я был весь из себя довольный как слон, что мне так лихо удалось всё это провернуть – всё опомниться не мог. Приехал обратно к себе в Зеленоград, сразу открыл файзуллаевскую водку, налил и выпил. Только не говорите, что тёплая водка – это фу, как по мне, так это снобизм, если по-настоящему прёт и есть настроение выпить, кто будет заморачиваться? Но через пару часов эйфория схлынула, я приподнял задницу с дивана и в первый раз за всё время задумался о дальнейшей стратегии. Сракетии, как написала в контрольной дура Светка (типа дислексия у неё, хотя походу просто блондинка). Вся группа лежала пацтулом, но слово прижилось и стало мемом.

Вот насчёт сракетии как раз оставались неясности. 30 июня должны были опубликовать результаты конкурса по мега-супер-пупер-гранту, на который подавал заявку Файзуллаев. А после этой даты журналист Артём Раздольный должен был опубликовать разоблачительную статью, заказанную госпожой Кононенко. Однако Ирина пока ещё понятия не имела, что намеченный ею в жертву чувачок Артёма Раздольного перекупил. Вот прикол-то, я теперь двойной агент!

Я выпил ещё водки и пришёл к обоснованному выводу, что никаких обязательств перед Ириной у меня пока что нет. За расправу с Файзуллаевым она мне не платила, не предполагалось, что я поимею с этого что-то, кроме гонорара от редакции. Пока что я получил лишь смехотворные семьсот рублей за фейковое интервью с ней. Вряд ли за разоблачение мне светило сильно больше. Определённо, торопиться с разоблачением было не в моих интересах. Если господин Файзуллаев чуть ли не сто долларов готов дать, чтобы я подыграл собственному фейку, то, полагаю, он не захочет, чтобы момент истины наступил слишком рано.

Я уже понял, что об истинных мотивах Ирининого проекта психолух наш не догадывается. Он, с присущим ему безразмерным самомнением, считает, что все женщины от него без ума и что Ирина попросту на него запала до такой степени. Интересно, как он защитил кандидатскую, с такими-то способностями в профессиональной сфере? Понимания людей у него не больше, чем у валенка. Но к делу, надо подумать о сракетии. Которая в данном конкретном случае рисовалась вполне ясной: подоить всех коровок по очереди.

Мне следовало разъяснить Файзуллаеву, чего на самом деле ждёт его бывшая пациентка, и намекнуть, что я мог бы не исполнять её желание… пока. Понятное дело, я не собираюсь повторять глупость, которую вечно делают в кино и сериалах – требовать денег до бесконечности. Что я, дурной? Задачу надо ставить реалистично. Ещё сотню долларов с Файзуллаева за то, чтобы я повременил с публикацией статьи, и сотню с Ирины за то, чтобы я наконец-таки её опубликовал. Сракетия выходила офигенно крутая. Вот и пригодилось то, что нам в прошлом семестре рассказывали про Макиавелли. Я мыслю сракетически! Я архисракет!

С этой приятной мыслью я выпил третью и завалился спать. На следующий день я немного остыл, взял тайм-аут и стал раздумывать об осуществлении плана. На трезвую голову мне стало понятно, что просто так подкатить к Файзуллаеву повторно не получится. Если я начну звонить ему и тем более назначать встречу, он стопудово пошлёт меня – может быть, деликатно, а может быть, и на все три буквы. Даже лох восьмидесятого уровня в подобной ситуации догадается, что я чего-то хочу. Да и кто я такой, чтобы он был рад тратить на меня своё время? Нужно было искать другой подход.

К вечеру меня осенило. Идея была столь элементарна, что я сам над собой посмеялся – почему сразу не допёрло. Нужно было всего-навсего инсценировать запись на приём, а чтобы Файзуллаев раньше времени не узнал меня по голосу, попросить это сделать кого-нибудь другого. Для исполнения роли я выбрал Полинку – ещё в зимнюю сессию заметил, что она ко мне неравнодушна. Мы тогда телефонами обменялись, вот и прекрасно, настало время воспользоваться номерочком, вбитым в память моего мобильника. Наплести Полине, что я выполняю редакционное задание и мне нужна помощь, не составило труда. В скором времени Полинка перезвонила мне – записалась на приём, на двадцать второе число, на восемнадцать ноль ноль, пиши адрес, Кутузовский проспект и ты пы, с тебя шоколадка. Я поаплодировал в трубку и сказал, что с меня целый вафельный торт.

В общем, я купил вафельный торт, занёс его Полинке, и мы вдвоём попили чаю с тортом; Полинка толсто дала понять, что не против продолжения после чая, но мне это было сейчас совсем некстати, тем более что, по-моему, она из тех морковок, которые вечно путают секс и отношения – чего доброго, через полгода окажется, что она всем родственникам объявила о скорой свадьбе. Главное, я получил адрес Файзуллаева и гарантию, что он будет в это время дома. Оставалось только нагрянуть.

Я и нагрянул. За двадцать минут до назначенного времени, чтобы сразу не возбудить подозрений. Явление было эффектным, но Файзуллаева смутить трудно. Он уставился на меня с порога, напустив на морду выражение сотрудницы деканата, которую всякие двоечники отвлекают от разгадывания кроссвордов.

– Вы? Что вам нужно?

– Я бы хотел, Эмиль Ибрагимович, – говорю, – поделиться с вами важной информацией, которая наверняка вас заинтересует. Это касается нашего с Ириной проекта.

– Так, – нахмурился он. – Денег снова хотите, что ли?

Быстро он, однако, соображает… Побоявшись, что он сейчас захлопнет дверь перед моим носом, я выпалил:

– Информация – бесплатная. Совершенно.

– Ну давайте, – раздражённо ответил он, – только скорее. Ко мне вот-вот пациентка придёт.

– Не придёт, – я состроил голливудскую улыбку. – Полина – моя подруга, передаёт привет.

– Это ещё что за инсценировки? – Файзуллаев начинал терять терпение, и мне это определённо нравилось. – Хватит стоять на пороге, пройдите и объясните, зачем этот цирк с конями и что вы на этот раз придумали. Если ещё одну сплетню про меня, то передайте Ирине, что она может катиться на х… и что я не стану с ней связываться.

Дальше прихожей я проходить не стал – всё равно чаю он мне не предложил бы, – а оценил, насколько созрел клиент, и приступил к делу.

– Я так полагаю, Эмиль Ибрагимович, вы не в курсе, для чего Ирина придумала эту идею с фейковым интервью? Вы не против, если я вас посвящу в детали?

Он явно напрягся. Я не дал ему опомниться и продолжил:

– У спектакля планировался второй акт, Эмиль Ибрагимыч. По плану Ирины, после того, как вы получите грант, я должен был опубликовать разоблачение фальшивки. Написать о том, что вся история с группой «Принцип оборотня» – полнейшая лажа, что Ирина всё это выдумала, поскольку у неё личные обидки на вас и она решила отомстить. Неудобно бы вышло для репутации, а, Эмиль Ибрагимыч?

Похоже, я его всё-таки огорошил. Он оцепенел на мгновение.

– Вот стерва, – говорит. Достал из кармана смятую красную пачку «Мальборо», вытащил сигарету и затыркал зажигалкой. Не сразу у него получилось поджечь. Наконец он засунул зажигалку в карман, пыхнул дымом (мне не предложил покурить, зараза) и весьма подозрительно на меня уставился.

– И для чего вы мне, юноша, теперь всё это рассказываете?

Ещё и юношей обзываться, блин. За одно это ему стоило устроить битву экстрасенсов. Я принял деловой тон.

– А для того, Эмиль Ибрагимович, что я пока ещё не передумал публиковать разоблачение. Но я мог бы и передумать – по доступной цене.

Файзуллаев изменился в лице и вынул сигарету изо рта.  

– Ах ты, пидарас малолетний, шантажом решил увлечься?

Он надвинулся на меня. Я уже понял, что облажался по полной. Мне стало реально стрёмно, никто не мог ожидать такой трансформации – в одно мгновение с него спал весь хипстерский глянец. Он до ужаса походил в этот момент на шоферюгу с монтировкой. Но распускать руки он, к счастью, не собирался. Он замер в полуметре от меня и тихим злым шёпотом проговорил:

– Вырасти из памперса вначале, прежде чем в криминальный сериал играть. Ты и бесплатно передумаешь публиковать свои откровения. Я бы мог тебя заставить самого мне приплатить, чтобы избежать геморроя, но я беру деньги только за психотерапию, и не с альтернативно одарённых студентов.

С этими словами он вынул навороченный «самсунг» и набрал кого-то. Я услышал несколько гудков, а затем Файзуллаев заговорил:

– Добрый день, Сергей. Извините, что беспокою. Вы упоминали, что, если у меня возникнут проблемы, вы поможете мне их решить. Так вот, проблема возникла. Да.  Некто Артём Воробьёв, известный также как Раздольный. Воображает себя журналистом и лезет не в своё дело. Не могли бы вы поговорить с ним цивилизованным образом? Большое спасибо, Сергей. Очень признателен.

Как я доехал обратно до Зеленограда, я уже не помнил. Очнулся, стоя на автобусной остановке и сжимая в руке ключи от съёмной квартиры. Меня душило осознание того, какую глупость я сделал. В планах всё выглядело так разумно и красиво… Что за Сергей? Кто у него в друзьях? Неужели какие-то бандитские крышеватели? Его юность пришлась на девяностые… Нет, с бывшими однокашниками на «вы» не разговаривают. Да и чушь это всё из жёлтой прессы, вряд ли он знаком с бандитами и вряд ли стал бы обращаться к ним на «вы». Или он всё-таки блефует? Не может же подобная хренотень в реальности приключиться со мной! Такое бывает только в отстойных телесериалах…

После второй стопки водки у меня появилась разумная версия. Нашего декана зовут Сергей, и по возрасту он мог быть приятелем Файзуллаева. Под цивилизованным разговором, конечно, имелось в виду отчисление, которое мне устроят с радостью – я порядком достал деканат своими хвостами…

Попал же я… Не знаю, на что, но попал. Почему время нельзя отматывать назад, как в фантастических фильмах? Я бы отмотал всего на три часа назад, в прошлое, когда всё ещё было нормально… Архисракет, блин. Архиобосракет.

 

 

36. Григорий Спальников, 2 июля (День радио)

 

 Лиса объяснила, что опасный воришка-
Буратино обнаружен на пустыре.
Дежурный, все еще рыча, позвонил. Ворвались
 два добермана-пинчера, сыщики, которые
 никогда не спали, никому не верили и даже
 самих себя подозревали в преступных намерениях.
Дежурный приказал им доставить опасного
 преступника живым или мертвым в отделение.
Сыщики ответили коротко:
– Тяф!
И помчались на пустырь особым хитрым галопом,
занося задние ноги вбок.

А.Н. Толстой, «Золотой ключик»

 

Я устал как собака, принимая пересдачи с комиссией; просто балдю от студентов, которые целый семестр не появлялись на занятиях, а потом приходят в июле и считают, что им должны поставить пятёрку за то, что они помнят, где находится кафедра всеобщей истории. С чего-то среди хвостистов гуляет странный миф, будто первой пересдачей считается та, на которую они пришли в первый раз, и если они спали волшебным сном до пересдачи с комиссией, то это вообще не пересдача… хрен их знает, кто им это вбил в бошки, но крови они из меня попили немало, и Один-бог видит, я бы никому из них не поставил даже тройки, там все были по нулям, но я видел, что Альбина Дмитриевна меня сейчас съест на месте, что, по её мнению, только я мешаю ей удалиться в законный отпуск – своими никчёмными представлениями о том, будто, отучившись два-три года на историческом факультете, студент обязан хотя бы иногда вспомнить разницу между просто Возрождением и каролингским возрождением, – и смирился. Я подписал все ведомости, подсунул их под дверь деканата и слинял, не заходя даже попить кофе. А когда приехал домой, то начало твориться что-то странное.

Сначала в дверь позвонили. Я не успел даже покормить Мураками. Он ходил, заплетаясь у меня вокруг ног и отчаянно мурлыча, пока я открывал банку с кормом, но при звуке дверного звонка прянул, зашипел, вздыбил шерсть ирокезом и помчался в прихожую. Не помню, чтобы он так реагировал на дверные звонки. Да и я никого не ждал. Я приплюснул нос к двери, заглядывая в глазок (никогда не понимал, как им пользоваться, чтобы нос не мешал). За дверью стоял Тёмка.

Я отодвинул щеколду.

– А, привет, – сказал я. – Ты что не позвонил на мобильный? Я десять минут как с работы вернулся, мог бы дома не застать.

– Знаю, – каким-то придушенным голосом отозвался он. – Я тут два часа. В торговом центре кантовался.

Только тут я учуял запах водочного перегара. Тёмочка был то ли пьян, то ли с тяжелейшего бодуна. Он был дико опухший и как будто постарел лет на десять. Что это значит?

– Что случилось, чёрт тебя подери? – спросил я. – Ты бухой? Почему ты не позвонил мне? Что происходит? И хватит стоять на пороге, проходи на кухню.

Я закрыл за кузькой дверь, проводил его в квартиру и усадил на табурет. В солнечном освещении из окна он выглядел ещё жутче. Мураками взобрался на посудную полку и оттуда негодующе прокомментировал:

– Мя-ва-ва!

– Брысь, – сказал я. Тёмка поставил оба локтя на стол, положил подбородок на руки и тоскливо, совершенно внятно и трезво спросил:

– Гриш, твой Файзуллаев – он кто?

Этого вопроса я ожидал меньше всего. Я растерялся. Даже забыл про банку с кошачьим кормом.

– Почему это «мой»? Я с ним и виделся-то после универа мало. И в каком смысле «кто»?

– В прямом, – сказал Тёмка, глядя куда-то в пространство. – Что он за личность?

– Личность как личность, – пожал я плечами, – выпендрёжник обыкновенный. Любитель модных терминов и модных тряпок. А почему ты меня спрашиваешь?

И тут Тёмочка совсем лёг на стол и понёс что-то несусветное. О каких-то людях, которые вчера угрожали ему. О том, что он пытался поговорить с Файзуллаевым по деловым вопросам, а тот набрал чей-то номер и попросил разобраться с проблемой, и вот, разобрались, и так, что реальность превзошла все возможности воображения…

– …Затолкали в машину, связали скотчем… вывезли в лес на Пятницком шоссе, – всхлипывал кузька, – говорили, что у них прямо вот щас есть героин в пакетике, что они им меня посыплют с ног до головы, и я пойду по статье про сбыт, любой судья меня на десять лет закроет… больше всего боялся, что они меня прямо в этом лесу закопают… пешком потом выбирался, ловил попутку до Зеленограда… Твари хитрожопые, сотрудниками радио прикинулись, будто бы в эфир приглашают…

Всё это звучало настолько нелепо и нереально, настолько не вязалось с Эмилем, с его снобизмом и шарфиками, что я оторопел. На миг я подумал, уж не врёт ли Тёмка, чтобы произвести впечатление на старшего брата-ботана – вот, мол, какой я уже прожжённый жизнью. Но его колбасило не по-детски – невооружённым глазом было видно, что он пил чуть ли не сутки напролёт, и сейчас он икал, шмыгал и давился соплями.

– Ну, ну, отставить реветь, – я прижал немытую Тёмкину голову к своей груди. – С чего ты взял, что это Эмиль устроил? Может, ты кому другому дорогу перешёл? Давал кому-нибудь играть в онлайн-казино со своего компа?

Тёмка вырвался из моих объятий и мрачно поглядел на меня.

– Я что, идиот? Я сам слышал, как он просил «цивилизованно поговорить». Называл его Сергеем, обращался на «вы». Я думал, он решил настучать в деканат, чтобы меня отчислили, у нас декана Сергеем зовут…

– Тёма, ты именно идиот и есть, – раздражённо сказал я. – Откуда ему знать имя декана в твоей зеленоградской богадельне? Он что, гуглил его заранее? Не зная, что ты к нему придёшь?

– А вдруг они раньше были знакомы? – заныл Тёмка. – Не мог же я подумать, что это окажутся настоящие бандиты!

– Тёма, – я опустился на табурет напротив него и внимательно посмотрел ему в глаза. – Что именно ты натворил такого, что тебя вывезли в лес и угрожали? И почему ты считаешь, что эти люди действовали с подачи Эмиля? Давай колись. Или я сейчас позвоню тёте Вере, с ней будешь объясняться.

Он матюгнулся, высморкался в бумажную салфетку и выложил всё. Я слушал, не веря своим ушам. Вокруг меня вырисовывался какой-то феноменальный гадюшник. Тёмка, конечно, был сам виноват, придурок, он явно считал свою затею с шантажом прикольной, но у кого в наше время есть мозги в возрасте двадцати лет? А главное, что я сложил в уме кусочки паззла, и картинка начала выходить совсем уж нехорошей. Похоже, Тёма вообще не догадывался, кто на самом деле были джентльмены, запихавшие его в машину. Но я чуял, что исследовательским проектом Эмиля они заинтересовались не просто так и не по дружескому радению взялись столь ретиво защищать его от любопытных носов.

– Эх ты, папарацци, а газет не читаешь, – сказал я. – Это были не бандиты.

– А кто, по-твоему? – недоверчиво спросил он.

– Кто-кто! Конь в пальто. Кожаном. Из комитета глубинного бурения.

– Чего? – ну да, кузька мой был слишком молод, чтобы понимать старые каламбуры.

– Силовики это были, кретин. Тебя и пугалка про подбрасывание наркотиков ни на какие мысли не навела? Ты что, не слышал про этот метод, журналист хренов?

Мураками сердито вякнул и прошёлся всеми лапами по моей ноге. Упс, я же так его и не покормил. Поспешно встав, я взял банку и принялся накладывать корм. Кот налетел с такой энергией, что чуть не вышиб меховой мордой банку из моих рук.

– Сам ты кретин, – обиделся Тёмка. – Начитался либерастической пурги в Интернете… Я их видел вот как тебя, бандиты натуральные, и морды у них бандитские!

– У тебя что, такой богатый опыт общения с натуральными бандитами? – вздохнул я. – Эх, дитя моё…

Разговаривать с ним дальше не было смысла. Я сходил в комнату, взял телефон из кармана пиджака и набрал номер Эмиля.

– Привет, – сказал я, заслышав его голос в трубке. – Нет, у тебя есть время говорить, и уж пять минут точно найдутся. Кого ты напустил на моего двоюродного брата?

– Какого брата? – Эмиль то ли забыл, то ли придуривался. Мелочь, казалось бы, но она меня разозлила.

– Артёма Воробьёва, который пишет под псевдонимом Раздольный. Это имя тебе о чём-нибудь говорит?

– Говорит, – неприязненно откликнулся Эмиль. – Твой братец – уголовник, промышляющий вымогательством. Я просто принял меры для обеспечения своей безопасности.

– Безопасности, твою мать? Тёмка сейчас сидит у меня на грани белой горячки! Какие-то уроды связали его, вывезли в лес и угрожали то ли убить, то ли подбросить ему наркоту! Что это значит?

– Бля, – охнул Эмиль. – Я же просил цивилизованно поговорить… Похоже, фирма перестаралась немного.

– Какая ещё фирма?

– Слушай, Гриш, это неважно. Я готов лично тебе принести извинения, я не ожидал, что они пойдут на такие радикальные меры, сейчас всё-таки не девяностые… но ты пойми, он действительно меня шантажировал!

– Доказательства? – холодно спросил я. – То-то и оно, ничего, кроме слов, ты предъявить не можешь. И поэтому ты натравил гэбню на двадцатилетнего студента?

– Гриша, у тебя параноидальное воображение, – Эмиль взял себя в руки и заговорил своим обычным высокомерным тоном. – Какую ещё гэбню? Просто коммерческая компания с некоторыми связями…

– И с кем же у них связи? С Альфой Центавра?

– Не интересуюсь, – отрезал Эмиль. – Вечно ты делаешь из мухи слона. Занимайся лучше своим делом – сагами древних викингов. Я извинился перед тобой, признал, что получилось кривовато, а чтобы я перед твоим братом извинялся, не жди.

– Кривовато? – возмутился я. – Это ты называешь «кривовато»? Вот что, Эмиль: я не хотел лезть не в своё дело, но если Тёмку ещё раз кто-то хоть пальцем тронет, не сомневайся, что я солью всю информацию о твоих делишках с проектом «Оборотни» – не только в Интернет, но и администрации твоего сраного института. Поверь мне, у меня хватит беспринципности это сделать.

– Пан Отрепьев, ты мудак, – сказал Эмиль.

– Да уж не мудее некоторых. Договорились, или как?

– Ладно, – в трубке раздались короткие гудки. Я вернулся на кухню. Тёмка, конечно, слышал наш разговор – в однокомнатной квартире сложно не услышать, о чём говорят по телефону. Он с надеждой посмотрел на меня. На коленях у него серой шерстяной лепёшкой растёкся Мураками и когтил ему джинсы.

Странно, в тот момент я не думал о том, что и меня могут пригласить в эфир на радио – так я разозлился. За себя я испугался задним числом. Но страх был какой-то вялый, едва шевелящийся. Куда сильнее была злость – на Эмиля в первую очередь, да и на Тёмку за то, что он втянул меня в какую-то чертовщину. Кузен мой, конечно, долбодятел феерический… Подзатыльник ему хотелось залепить, да жалко было его в таком состоянии, и чем бы мне это помогло?

– Горе ты луковое, – сказал я. – Давай чай пить.

 

 

37. Ирина Кононенко, 11 июля (Побег)

 

Нервы у меня были на пределе. Я мониторила сайт этого грёбаного фонда наноинноваций чуть ли не по два раза в сутки, и в офисе и дома, как будто от этого результаты должны были появиться раньше. Но они, конечно, появились тридцатого июня, день в день, как и обещал анонс. Я испытывала слабую надежду, что, когда я пролистаю список победителей конкурса до конца, я всё-таки не обнаружу там Эмиля. Лучше бы, правда, он пролетел со своим грантом, и я бы забыла напрочь об этой истории, которая уже начинала меня утомлять. Такие гадости должны рассасываться сами собой, это норма жизни.

Должны – но не рассасываются. В конце списка, на букву Ф, красовалась фамилия этого гада. Я протёрла глаза, увидев сумму. Миллион восемьсот тысяч! Сумел же он впарить этим ребятам своих оборотней… Интересно, они взаправду повелись на эту лажу или просто нашли предлог для распила бабла? Ведь наверняка с Эмилюшки потребуют откат. Он, конечно, будет разочарован, но кое-что ему останется. А может быть, он и знал, на что шёл, и большой неожиданностью для него смена конечной цифры не станет. В любом случае, моя задача состояла в том, чтобы он не получил ни-че-го. От слова совсем.

Дни, однако, шли, а обещанная Артёмом разоблачительная статья не появлялась. Мы, конечно, не оговаривали с ним сроки так уж строго, но я предполагала, что ждать придётся не больше недели или что он сам свяжется со мной и уточнит, когда подавать статью в редакцию. Сейчас же молчание Артёма меня напрягало. Может быть, этот расп…дяй просто забыл про меня или, что вероятнее, хочет денег. Не вопрос, я была готова ему заплатить – в разумных пределах, безусловно; но странно, что он не подавал голоса. Я, конечно, отдавала себе отчёт в том, что это я у себя на фирме привыкла к исполнительности, а с журналиста станется проваландаться месяц, и для него это норм, но парня следовало поторопить. Чего доброго, Эмилю ещё успеют перечислить деньги, а мне это было совсем не нужно. В общем, продёргавшись ещё пару дней, я всё-таки позвонила Артёму и поинтересовалась, как дела и когда планируется выход статьи.

Вопрос мой, похоже, застал его врасплох. У него как будто даже дыхание перехватило.

– А? Что? Какой статьи?

Он не придуривался. Паника в его голосе была самая натуральная, уж я-то такие вещи чую за километр. Мне это весьма и весьма не понравилось, но я решила довести дело до конца.

– Артём, – говорю, – у нас же была договорённость, что после объявления результатов конкурса, если известная нам персона окажется в списке победителей, вы опубликуете статью о его проекте. В каком ключе должна быть статья, вам тоже известно. Результаты конкурса были объявлены тридцатого. Он выиграл грант. Сейчас десятое июля. Не пора ли уже подумать о публикации?

Артём в трубке издал какой-то судорожный звук.

– Вот блин… что вы ко мне пристали? Мне сейчас не до статьи…

– Так, – говорю, – ты что хамишь старшим, цыпа? Объясни по-человечески, что случилось.

– Что случилось, что случилось, – голос у него был как у пионера, получившего двойку, – он на меня бандитов напустил!

– Кто – он? Эмиль, что ли?

– Ну да! Скрутили, вывезли в лес, угрожали подбросить наркотики…

Опаньки! Это ещё что за фигня? Какой ещё лес, какие наркотики?

– И ты об этом говоришь по телефону, дебил? Так. Быстро приезжай ко мне в офис. У нас внизу кафе, встретимся там. Всё расскажешь на месте. Пиши адрес.

– Хорошо, выезжаю, – он согласился как-то подозрительно легко. Я ожидала, что он будет вилять и искать предлоги, почему ему некогда и он не может. Но против ожиданий, приглашение его вроде бы даже обрадовало.

Через полтора часа у меня зазвонил телефон. Артём сообщил, что он на месте и ждёт меня в кафе. Я быстренько выскочила к лифту и спустилась.

Он сидел в белом кожаном кресле у крайнего столика. В первую секунду я его даже не узнала. Из бойкого румяного пацанчика он превратился в бледного опухшего мужика на вид лет тридцати. Под глазами у него были тёмные круги. Не иначе, бухал несколько дней подряд. Если это и было театральное представление, то офигенно реалистичное, Станиславский ворочался в гробу от зависти.

– Ну, день добрый, чудик, – я подсела к нему. – Рассказывай, что у тебя стряслось.

Он и вывалил всё. Про инициативу с вымогательством, про звонок Эмиля таинственному Сергею и так далее. И чем больше он вываливал, тем больше мне становилось ясно, что он не врёт. И, что ещё хуже, мальчик явно не понимал, с чем он столкнулся. В бандитов я, конечно, не поверила с самого начала, но, когда я услышала подробности, я начала понимать, в чём дело. Наверняка это был тот самый Сергей из якобы венчурной якобы компании «Футурум плюс», и почти наверняка он был никакой не Сергей. Я кое с кем из этих кругов соприкасалась по деловой части, так что имела представление, что это за звери и с чем они нас едят. (Со всем, что можно на хлеб намазать – сожрут и не подавятся).

– Лапуля, – говорю, – ты что, не понял, на кого ты нарвался? Это были эфэсбэшники.

– Вы уже второй человек, который мне это говорит, – потухшим голосом ответил Артём и стал закуривать. Я не одёрнула его, хоть у нас в кафе и запрещено. Всё равно все курят.

– А кто был первый?

– Брат мой двоюродный. Задрот очкастый… ой, простите, – спохватился, что я тоже в очках и могу обидеться. – Кандидат наук, короче, средневековую историю преподаёт. Всё время передо мной выделывается, типа он умнее меня.

– Вижу, он и правда умнее тебя, – говорю. – Родственников слушать надо. Итак, на чём с тобой сторговались эти любители прогулок на природе? Они в курсе, что ты собирался разоблачить собственный фейк?

– Нет, не в курсе, – Артёма аж передёрнуло. – Они на эту тему меня не допрашивали. Если бы взялись допрашивать, я бы, конечно, слил им всё.

– Так что конкретно они от тебя хотели?

– Ничего особенно конкретного. «Оставь в покое Файзуллаева, не лезь в его научную работу» и тыр-пыр. Но вы ведь сами понимаете, статью публиковать теперь никак…

Я всё прекрасно понимала – наложил ты в штаны, зая; и теперь мне светит ненулевая вероятность вляпаться в твой несведённый баланс дерьма. Следовало задать ещё один вопрос, чтобы окончательно убедиться.

– То есть они всё ещё не знают, что проект с оборотнями – фейк? Они считают его реально существующим?

– Боюсь, что да.

– Боюсь, боюсь, – передразнила я, – уж если бояться, то надо было напугаться как следует и рассказать им всё до конца. Тогда отдуваться пришлось бы Эмилю. Ладно, иди-ка ты, лапуль, в баню. Доверия ты не оправдал.

– Как – в баню? – возмутился Артём. – Я думал, вы мне посоветуете, что мне делать…

– Я бы тебе посоветовала не играть в рэкет, но уже поздно. Это была твоя собственная идея – вымогать деньги у Эмиля, и я за неё ответственности не несу. А сейчас извини, у меня собственные дела, которые не терпят. Чао-какао!

Я поднялась на лифте, забрала из офиса сумку с ключами от машины и водительскими правами и постаралась выйти как можно незаметнее. Охранник на вахте не спросит, куда я иду – статус не тот. Я, конечно же, напоролась снаружи у выхода на Иваницкого – стоял там, курил, – но не его собачье дело, куда я направляюсь. Коротко кивнула, даже не стала имитировать разговор, а сразу побежала на парковку.

Я гнала как ненормальная, не думая о гайцах. Одно мне было понятно – товарищи, напавшие на Артёма, почему-то очень интересовались нашей с ним выдумкой про проект «Принцип оборотня» (между прочим, это я подсказала Тёме название из Клиффорда Саймака, молодёжь нынешняя классику совсем не читает). И первой следующей кандидатурой, за которую они возьмутся, была я. У меня было весьма смутное представление о том, какими возможностями они располагают и как скоро они вычислят, кто такая «Ирина К.», давшая интервью в газету. А может, Артём даже и назвал моё имя со страху. И вот уж чьё внимание мне было совсем не нужно.

Мужа ещё не было дома, когда я приехала. Тем лучше. Я даже не стала оставлять ему записку – напишу в мессенджер попозже или свяжусь с ним по скайпу. Вроде бы это безопасные способы, скайп они не прослушивают. Собрала всё своё хладнокровие в кулак, отослала няню – мол, я вернулась с работы раньше времени, вы свободны. Покидала в пару чемоданов вещи, сколько смогла, вывела ничего не понимающих детей («не реви, мы поедем к морю, ты же просил поехать к морю!»), погрузила в машину и газанула.

К морю, да, к морю… Я уже на пути домой решила, что махну в Сочи. Самолётом – нельзя, вычислят по билетам вмиг, поездом в наше время тоже (я-то ещё помнила времена, когда на поезд билеты не были именными). Только своим ходом и оставалось. Ночевать будем где-нибудь в гостинице, теперь, слава богу, это не проблема, не то что в моём детстве. Денег на карточке у меня пока достаточно, но думаю, на работу устроиться будет несложно, хотя бы простым бухгалтером – они нужны везде. А Артём пусть как хочет, я его не просила нарушать ука эрэф.

В баню всех их, еду к морю. В море плавают акулы… Что это я, в Сочи нет акул. Опять меня клинит на акулах…

 

 

38. Эмиль Файзуллаев, 9 июля (Я и Оно)

 

Быть может, они замышляют что-то против меня?
 Что рассказала  им  гиено-свинья?

Герберт Уэллс, «Остров доктора Моро»

 

Йес! Грант был у меня в кармане, хотя получения реальных денег ещё было нужно дождаться – эти фонды насквозь завязаны на бюрократии и шевелятся крайне неторопливо. Я до последнего момента не очень верил, что кто-то там замолвит за меня словечко – всем нам известна наклонность дорогих рассеян наобещать с вагон, а потом благополучно забыть или отбрехаться. Но, как видно, чудеса иногда случаются, и государство заинтересовано в талантах. Настоящий талант, разумеется, всегда пробьёт себе дорогу, но, положа руку на сердце, поддержка ему не помешает, в особенности материальная.

Покуда же мне требовалось продумать программу дальнейших исследований. В институте многие поуходили в отпуска, самое время было спокойно, с чувством, с толком, с расстановкой порыться в электронной подписке на кафедре, потому что доступ к приличным журналам есть только из института – не платить же по сорок евро за одну статью. Следовало изучить вопрос основательно, ведь, положа руку на сердце, я никогда раньше не занимался настоящими экспериментальными исследованиями работы мозга и ещё в прошлом году не предполагал, что буду ими заниматься.

Я упоительно вкусно устроился, брал с собой кофе или зелёный чай со штруделем из кофейни напротив, сидел, жевал и разбирался в методиках экспериментов с фМРТ на представителях вида гомо сапиенс. И вот на третий или четвёртый день моих одиноких посиделок это и произошло.

Всё началось с того, что за моей спиной заскрипела дверь кабинета. Мерзотный звук, в особенности когда мешают работать. Кого ещё там пришельцы принесли, думаю я и оборачиваюсь.

– Добрый день, Эмиль Ибрагимович, – говорит пришелец, просунув морду в дверь. Морда мне показалась очень знакомой; выгнав из сознания витавшие там статистические формулы, я сообразил, что это тот темноволосый с лицом размороженного пельменя, который весной подвалил ко мне после доклада на фуршете. У кого, интересно, он пропуск в институт добыл, ведь сейчас никаких мероприятий нет? Я на автопилоте закрыл все окошки в компе – ненавижу, когда мне заглядывают через плечо, – и тоже поздоровался.

– Вы ко мне? – спрашиваю. Так, чтобы избежать темы, приглашаю я его пройти в дверь или нет. Но он прошёл. Костюма он, кажется, не менял со времени нашей встречи в марте, хотя стояла июльская жара, и галстук цвета борща был тот же.

– Да, к вам, Эмиль Ибрагимович. Хочу узнать, как продвигается ваша работа над проектом.

– Каким проектом? – переспрашиваю я. Не хватало ещё, чтобы и этот начитался газетных бредней Раздольного. Если меня начнут преследовать шизанутые фрики, это п…ц.

– Мы же с вами друг друга понимаем, – он понизил голос. – Над проектом «Принцип оборотня». Мы свои обязательства перед вами выполнили и надеемся на ваше понимание и сотрудничество.

У меня голова слегка пошла кругом. Я отодвинул в сторону недоеденный штрудель – мешал сосредоточиться.

– Погодите, – спрашиваю, – кто это «мы»? Вы разве из компании «Футурум плюс»?

– Извините, – отвечает он, – я во время нашей предыдущей встречи не представился. Меня зовут Арнольд. Арнольд Клепалов.

Готов поклясться, он нарочно выдержал паузу в стиле Джеймса Бонда, чтобы полюбоваться произведённым эффектом. Я пристыл к стулу. Теперь я ясно видел, до чего он похож на Ивана – вернее, Иван на него, пусть папаша был и шире будкой раза в полтора, а у сына волосы посветлее. А этот скот явно наслаждался моей реакцией и, убедившись, что я основательно ох…ел, самым дружелюбным тоном сказал:

– Да не смущайтесь вы так, я сам подослал к вам своего сына для опытов. Чтобы хоть какой-то толк от этого дебила был. И денег подзаработал, вместо того чтобы у меня канючить. Я полагаю, вы не зря понесли издержки?

– Это как? – спрашиваю. – То есть всё вот это – что он задолжал денег, что родители не знают, – это было враньём?

– Легендой, Эмиль Ибрагимович, легендой. А сейчас, если вы не возражаете, поговорим о деле.

Он аккуратно прикрыл за собой дверь и сел в соседнее кресло прямо у моего рабочего стола.

– Как я уже говорил, мы свои обязательства перед вами выполнили – мы пробили для вас этот грант. Я пришёл напомнить вам о том, что с вашей стороны остались тоже кое-какие обязательства. Мы хотели бы получить полную информацию о проекте «Принцип оборотня».

Ёпть, ну и дела… Из всего, что я понимал, я понимал только то, что сейчас далеко не самая подходящая ситуация для признания в том, что проект – лажа. Как выкручиваться из этой бредовой истории? Я усилием воли собрал себя в кучку и возразил:

– Я же предоставил вам отчёт.

– Нас это не устраивает, – сухо сказал Клепалов-сеньор. – С этими вашими графиками и птичьим языком невозможно работать. Нам нужны подробные сведения об участниках эксперимента и о технологии, которую вы применяли.

Я аж на какой-то момент лишился дара речи. Он что, больной на всю голову? Прокашлялся и стал объяснять:

– Прошу прощения, Арнольд, не знаю, как вас по отчеству, но эти данные конфиденциальны. Они не подлежат разглашению по этическим причинам. Меня вышибут из института, если я нарушу это условие.

Что меня вышибут из института, если станет известно, что я фальсифицировал данные для заявки на грант – такая вероятность, безусловно, существовала. Арнольд, однако, скривил губы в усмешке.

– Не вышибут. Мы в случае чего окажем поддержку.

– Минуточку, – говорю я, – а кто это «мы»? Вы всё время говорите «мы», «мы». Вы вообще кто такие? И что за инцидент с Раздольным – вывоз в лес, наркотики и всё такое? Я же просил цивилизованно с ним поговорить…

– Так мы и поговорили цивилизованно, – он даже обиделся слегка. – Мы же его не били. Никаких телесных повреждений не нанесли.

И вот тут я увидел его взгляд. И мне стало взаправду не по себе – он, по-видимому, искренне не понимал, что не так с его представлениями о цивилизованности. Взгляд был, прямо скажем, своеобразный – не тупой, как у сынули; пристальный и сообразительный, но без малейших признаков того, что называют эмпатией – взгляд гиены, которая решает, съедобны вы или нет. Как раз недавно смотрел по телевизору передачу про гиен. Вылитая гиена. Он был бы идеальным объектом моего эксперимента по оборотничеству, но сказать это вслух я не рискнул. Вместо этого я повторил:

– А можно всё-таки узнать, кто вы такие и с какого перепугу так интересуетесь моим проектом?

– Ну, перепуг – это не про нас, – лыбится Арнольд. – Что ж, если настаиваете, могу представиться и официально.

И достаёт из кармана корочку. Когда он раскрыл документ у меня перед носом, у меня в глазах поплыло. Удостоверение генерала ФСБ!

Прежде чем я опомнился и сумел выговорить хоть слово, он убрал свою улыбку и деловым тоном продолжил:

– Итак, у вас есть месяц на то, чтобы вы предоставили нам все технические подробности проведения эксперимента «Принцип оборотня» и сведения о методе, которым вы пользовались. Я надеюсь, что вы проявите понимание и поддержите интересы государства.

 

 

39. Эмиль Файзуллаев, 13 июля (Отелло освирепелло)

 

Могла ль она? Могла ли эта самка?..Шекспир, «Зимняя сказка»

 

Казалось, уже ничто не может повысить градус бреда в окружающей меня реальности, а вот поди же. Мало мне было е…нутого генерала, который всерьёз поверил в настроченную сопливым газетным оборзевателем галиматью об искусственном производстве оборотней – как оказалось, не он один хотел проявить ко мне излишнее внимание.

Был уже поздний вечер, я только вылез из-под душа и набросил купальный халат, как вдруг мне в дверь позвонили. Длинным, истеричным звонком, словно вознамерились раздавить кнопку. Я вообще-то не из пугливых, но в силу недавних обстоятельств у меня это вызвало понятные подозрения. Хоть Арнольд и говорил о сроке в месяц. Но за дверью стоял, кто бы вы думали, Толик Кононенко.

Бросая на меня дикие взоры самого голливудского характера, он рявкнул:

– Ирка у тебя? Она к тебе сбежала?

– Толь, ты что, совсем? – возмутился я. – Я её с апреля не видел…

– Врёшь, козёл! – отпихивая меня, он рвался в квартиру. Я благоразумно отступил и пропустил его – нет ничего лучше, если он убедится сам в беспочвенности своих фантазий. Однако с чего это взбрело ему в голову? Анатолий с грохотом промчался по квартире, распахнул по очереди все двери; не обнаружив никого в туалете и в ванной, где он едва не поскользнулся на моей мокрой мочалке, он резво поскакал обратно в спальню, открыл гардероб и ткнул туда кулаком. На голову ему свалились моя зимняя дублёнка и штуки три шарфов. Толик отбросил их, растянулся на полу и заглянул под кровать. Не обнаружив никого (как и следовало ожидать), он уткнулся лицом в паркет и заскулил совершенно как чихуахуа.

– Эй, – я осторожно потянул его за воротник, – ты чего? Может, объяснишь, что происходит?

Толик приподнял голову от паркета и произнёс нечто непонятное:

– Я тебе доверял, сука… как бывшему однокласснику доверял, а теперь что мне делать?

– Так, – сказал я и сел в кресло. – Ну-ка рассказывай по-человечески. Можешь не вставать, если тебе так нравится тут валяться.

Метод «от противного» подействовал – Толик встал и принялся отряхивать льняной костюм, который от ползания по полу превратился в жёваную гармошку.

– Не верю я тебе, – угрюмо заметил он. – Я вообще теперь никому не верю.

Видя, что я жду дальнейших объяснений, он наконец снизошёл:

– Ирка исчезла. Вместе с детьми. Села в машину и куда-то уехала, не оставила даже записки. И не звонила ни разу.

– Когда?

– Десятого вечером. В пять она была ещё на работе, я узнавал.

– Слушай, может, тебе в милицию обратиться? И при чём тут я? Ко мне-то зачем вламываться?

– А вот при чём! – с каким-то злорадным упоением возопил Толик, запустил руку под измятый пиджак и, корчась, извлёк из внутреннего кармана не менее измятую газету. – Будешь шлангом прикидываться?

Я уже знал, что меня ждёт. Он развернул страницу с липовым интервью «Ирины К.» и сунул мне под нос.

– По-твоему, я свою жену не узнаю на фотке с замазанными глазами? Как это понимать? Ты занимался с ней извращениями, а сам засрал ей мозги, будто проводишь научный эксперимент? Какая же ты свинья, Эмиль! Доктор Менгеле ё…ный… а я-то её просто полечить от невроза думал…

– Тебе не кажется, Толя, что ты противоречишь сам себе? – я постарался собрать всё своё спокойствие, хотя это было непросто. – То ты обвиняешь меня в том, что я увёл у тебя жену, то якобы я провожу на ней фашистские эксперименты. Выбери уж что-нибудь одно.

– Вначале объясни мне, что это за хрень! – он замахнулся на меня газетой, словно на обосравшегося кошака. – Ты правда заставлял её раздеваться и ловить крыс, или это у неё от твоего лечения крышу снесло окончательно?

Я выхватил у него газету – меня решительно раздражало, что меня ею лупят по морде.

– Ни то, ни другое, – холодно сказал я. – Хочешь верь, хочешь нет. Это интервью – фейк, который твоя любезная Ириша сработала в сговоре с журналистом. Идиотская бабская месть за то, что я отверг её притязания, когда она пыталась замутить со мной роман.

– Я тебе не верю, – снова ответил Толик. – Ирина не такая.

– И ты говоришь это после того, как сам вломился ко мне в квартиру и искал её у меня под кроватью?

Я, конечно, не мог признаться ему, что недооценивал Ирину – ведь тогда раскрутился бы весь клубок с заявкой на грант, а чем меньше народу в это посвящено, тем лучше. Приходилось держаться мелодраматической версии с отвергнутой любовью.

– Нет, я хочу сказать, я верю, что Ирина могла тобой увлечься, – начал сбивчиво оправдываться Толик. – Но чтобы она могла насочинять подобной херни и прийти с этим в газету? Да у неё и фантазии-то нет, она же финансист по профессии.

– Херню, полагаю, сочинил журналист Артём Раздольный, решивший подзаработать. Мне эта история неприятна так же, как и тебе. С Раздольным уже поговорили солидные люди, и он обещал, что больше не будет продолжать в подобном духе.

– Он больше не будет! – уныло передразнил Толик. – А мне-то какой прок? У меня дети пропали, как ты этого не понимаешь?

В заднем кармане у него пискнуло. Он неохотно вытащил смартфон и уставился в него.

– Упс! Ирина в аську написала. Жива, проститутка… придёт домой – убью.

По мере того, как он дочитывал сообщение, лицо его вытягивалось. Рука со смартфоном обмякла, он беспомощно посмотрел на меня.

– Что за бредятина? «Я не в Москве. С Интернетом проблемы. Дети в порядке. Через полчаса буду на скайпе».

– Ну что я могу сказать? Выходи на скайп. Теперь ты веришь, что я тут ни при чём?

Я и сам понимал в происходящем не больше его, хотя был рад, что дело хотя бы отчасти прояснилось и что мне не придётся доказывать свою непричастность к расчленению и сокрытию тела.

– Не верю, – Толик сокрушённо помотал головой. – Кому теперь верить? Ну, я пошёл, что ли.

 

 

40. Григорий Спальников, 20 июля (Явление аггела, или Поэт озёрной школы)

 

– Не понимаю, чем я могу быть вам полезен.
   – Вы ведь англичанин? – бодро вопросил Готорн.
   – Да, конечно, англичанин.
   – И вы отказываетесь служить вашей родине?
   – Этого я не говорю. Но пылесосы отнимают
 у меня уйму времени.
   – Ваши пылесосы – отличная маскировка, – сказал Готорн.
  – Великолепно придумано. Ваша профессия
выглядит очень естественно.
   – Но я и в самом деле торгую пылесосами.

Грэм Грин, «Наш человек в Гаване»

 

Я пошёл в зоомагазин за кошачьим кормом, а когда вернулся, он уже сидел на лавочке у подъезда. Вначале я не обратил на него внимания, но, когда я поравнялся с ним, он привстал мне навстречу.

– Григорий? Я не ошибся?

Я застыл на месте как вкопанный и сделал шаг назад. Незнакомый тип неспешно отряхнул брюки.

– Мне нужно с вами поговорить.

Тон его отказа не предусматривал. Был он немного моложе меня, среднего роста, упитанный, но спортивный, одетый, несмотря на жаркую погоду, в тёмно-серый отглаженный костюм с голубенькой рубашкой и галстуком в полоску; белокурая модная стрижка «ромео» умело растрёпана дорогим парикмахером. Вообще вид у него был здоровый до бесстыдства, как будто он вылез на тротуар прямо из рекламы зубной пасты. Мне даже показалось, что я уловил запах ментола.

– Я звонил в дверь, вас не было, – фальшиво извиняющимся тоном произнёс рекламный «ромео», – пришлось подождать здесь. Это очень удачно, что я вас застал.

– Кто вы? В чём дело? – спросил я. И вдруг понял, в чём. По жёлто-зелёным, бараньим его глазам понял, хотя раньше видел такие глаза только в телевизоре. Вот оно что… Мне даже стало смешно. Сознательная молодёжь, поэт озёрной школы. Но с какого перепою его ко мне прислали? Неужели это как-то связано с Эмилем?

– Зовите меня Андрей, – он протянул мне короткопалую ухоженную руку. Поколебавшись, я пожал её беглым движением. – Может быть, мы пройдём к вам наверх?

Я подчинился. В лифте он не говорил ни слова. Паника наконец запоздало нагнала меня, захлестнув с головой. Итак, это со мной произошло. То, чего я всю жизнь, в сущности, и боялся по-настоящему, и вместе с тем никогда не рассматривал всерьёз как реальную возможность. Всё походило на оживший ночной кошмар и имело слишком мало общего с тем, как я себе это представлял.

– Извините, – сказал я, – здесь кот… Мурка, брысь! Проходите в комнату.

– Ва-ва, – осуждающе сказал Мураками. Я поспешил затолкать его на кухню и запереть, пока он не наговорил лишнего. Аггел мой, словно в рифму Эмилю, направился в комнату не разуваясь и без приглашения разместил свой зад в кресле. Что за новая мода, раздосадованно подумал я, грязнить в квартире. Скоро дворника придётся нанимать для уборки…

– Да вы присаживайтесь, – Андрей кивнул в сторону дивана, как будто это он был хозяином. Мне ничего не оставалось, как сесть. «Что дальше?» – взвешивал я, пытаясь понять, чего следует ожидать в этой ситуации. Откинувшись назад в кресле, Андрей  несколько томительных секунд обшаривал меня своими светлыми глазами, а потом спросил:

– Григорий, вы патриот своей родины?

Я опешил. Мне показалось, что я попал в пьесу Эжена Ионеско.

– А можно без театра? – не выдержал я. – Что вам от меня нужно?

Взгляд Андрея сделался жестяным.

– Вы считаете долг перед своей страной театром?

Вот прицепился, дирол без сахара, тоскливо подумал я.

– Ничего я не считаю. Я просто хочу получить объяснения, что происходит.

– Объяснения, – значительно проговорил Андрей, тряхнув золотой чёлкой, – я давать не уполномочен, да и кто вы такой, чтобы требовать объяснения? Если совсем коротко и по делу, то государство интересуется вашим проектом.

Чёрт подери, я же трезв, пронеслось у меня в голове. Что всё это значит?

– Каким проектом? – тупо переспросил я. В тишине с отвратительной чёткостью тикали стенные часы.

– Тем, которым вы занимаетесь с Файзуллаевым.

Реальность наконец начала обретать подобие разумности. Вернее, глупости – но заурядная глупость всё-таки более здравая вещь, чем безумие. До меня стало доходить: они вообразили, будто я имею отношение к исследованиям Эмиля. Я перевёл дух и состроил неуклюжую улыбку.

– Тут какое-то недоразумение. Я не участвую ни в каком проекте Файзуллаева.

Моего аггела это нимало не обескуражило.

– Понимаю, – он понизил голос, разыгрывая амплуа доверительности, – Файзуллаев дал вам инструкцию не распространяться. Но имейте в виду, поделиться информацией в ваших интересах. Мы располагаем способами… помочь вам.

– Это угроза? – спросил я, холодея. Однако! Насколько далеко это может зайти?

– Зачем же угроза, – Андрей лучезарно улыбнулся отбеленными резцами, – нормальный дипломатический разговор. Если вы думаете, что вам пальцы будут ломать, то на этот счёт можете быть спокойны: никто этого делать не собирается.

– Спасибо и на том, – съязвил я. Андрей пристально глядел на меня своим бараньим взором. Именно бараньим – лучшего определения этому сочетанию целеустремлённости с полным отсутствием признаков мышления дать было невозможно.

– А вы не ёрничайте, Григорий, незачем ёрничать. Подумайте лучше о своём будущем. В ваших интересах защитить диссертацию…

Я запустил пальцы в волосы. Что за маразм он несёт, тревожно подумал я. Они что, предлагают мне защиту докторской в обмен на сотрудничество? И неужто по психологии?

– Мы можем обеспечить вам спокойную защиту и трудоустройство. А можем сделать так, что вас не только из аспирантуры вышибут к японой матери, но и в армию загребут, несмотря на всякую вашу близорукость. Вам этого хочется?

В который раз за последние полчаса я ощутил, что нахожусь в дурдоме. Это уж слишком, подумал я. Меня прошиб истерический хохот. Я просто согнулся пополам. Андрей превратно истолковал мою реакцию и тут же напялил маску злорадного сочувствия.

– Конечно, не хочется, – задушевно проговорил он. Отсмеявшись, я встал с дивана и выпрямился во весь рост.

– А информацию уточнить вам не хочется? – я заложил руки в карманы джинсов. – Я защитил кандидатскую семь лет назад! И армией лучше себя попугайте, мистер икс.

Растерянность на лице озёрного поэта стоила того, чтобы её увидеть.

– Погодите… – замялся он. – Вам сколько лет?

Я посмотрел на него сверху вниз.

– Я что, так молодо выгляжу? Плохо же работает ваша фирма, если вы не в курсе, что мне на днях исполнилось тридцать три.

– Паспорт дайте, – угрюмо буркнул Андрей. Я выдвинул ящик стола.

– Извольте. А вот и кандидатский диплом.

Он пялился в документы, как Шампольон в древнеегипетский папирус. Румяное лицо его утратило всякое подобие выражения. Видимо, выразить то, что он сейчас испытывал, было для него слишком мудрёной задачей.

– Минуту, – вдруг сказал он, – здесь написано «исторических наук»?

– Ага, – подтвердил я. Андрей поднял на меня подозрительный взгляд.

– Не психологических?

– Ни с какого боку, – ответил я. Он вернул мне документы.

– Возьмите… И в аспирантуре Института синкретической психологии вы не учитесь?

– Позвоните да проверьте, – нахально посоветовал я. Бредовость ситуации зашкалила настолько, что бояться было уже нечего. Компьютерный сбой у них, что ли, что меня с кем-то перепутали?

– Не беспокойтесь, проверим, – внушительно заявил Андрей и потянулся к своей чёрной кожаной папке для бумаг. – А вот у нас была информация, что вы аспирант Файзуллаева.

Он извлёк из папки несколько сколотых вместе листов и протянул мне.

– Как вы это объясните?

Я взглянул на распечатку. Это была заявка на грант. Прежде чем я вчитался в аккуратные рубрики, отбитые компьютерной программой, я уже знал, что увижу там свою фамилию.

– Видите? – спросил меня Андрей, не отпуская другой конец бумаги. – «Руководитель проекта: Файзуллаев Эмиль Ибрагимович, кандидат психологических наук, ведущий научный сотрудник…» – чего там?

– «Кафедры инновационных направлений», – прочёл я вслух.

– «Инновационных направлений. Соавторы: Спальников Григорий Александрович, аспирант…»

– Бред какой-то, – я оторвался от листков. Мне хотелось, как в детской книжке, ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. – Ну да, имя моё, номер паспорта и адрес мои. Всё остальное не имеет отношения к действительности. Говоря по-русски, от балды.

– То есть вы утверждаете, что не подавали этой заявки? – Андрей вновь попытался пробуравить меня взглядом. Но я уже притерпелся к его однообразным приёмчикам.

– Любезнейший, я эту заявку впервые вижу. Боюсь, вас ввели в заблуждение. Вы взгляните на форму. Это же электронная заявка, на ней даже подписи нет! Теоретически туда можно забить чьи угодно данные, а фонд, видимо, не утруждает себя лишней работой по проверке.

Вид у аггела был слегка заторможенный.

– То есть вы хотите сказать, что…

– Я хочу сказать, что Эмиль – с которым я действительно знаком, отрицать это не вижу смысла, – что Эмиль подложил мне большую, жирную и абсолютно нехаляльную свинью. И вы, и я в данном случае – потерпевшие.

– Мяяяяяаааааааа! – взревел Мураками на кухне; ему надоело сидеть взаперти.

– Да выпустите вы животного, – сказал Андрей, – он не помешает.

– Как знаете, – ответил я и пошёл открывать дверь. Мурка вылетел из кухни меховым пушечным ядром и принялся тереться мне об ноги.

– Брысь, – машинально сказал я и вернулся в комнату. Когда я переступил порог, озёрный мой ланселот стоял у раскрытого книжного шкафа и вытягивал оттуда по очереди тома.

– «Исландские саги»… «Рунические памятники южной Швеции»… «Грамматика готского языка»… Ёпть! – он обернулся ко мне. – Вы что, на самом деле историк?

– Нет, я зелёный марсианин с рожками, – свредничал я. – Вам ещё не надоел этот цирк?

Андрей поставил книги назад на полку.

– По поводу цирка мы разберёмся, – хмуро сказал он. – У вас нет версии, зачем Файзуллаеву понадобилось давать в заявке неправильную информацию?

– Кажется, я догадываюсь, зачем, – сказал я.

Меня осенило. Объяснение всего этого безумия было столь очевидным и до боли примитивным, что на меня вновь едва не напал смех.

– Дайте-ка мне ещё раз эти бумаги, – я впился глазами в первую страницу. – Ага, вот оно! Вы обратили внимание, что это за грант? Это грант типа С2!

– Цэ два? – переспросил Андрей, явно ничего не понимая. – А что это значит?

– Это значит, что он присваивается только научным коллективам от двух человек. Видимо, в этом году фонд не выделял грантов на индивидуальные проекты, а Эмилю уж очень хотелось. Вот он и вписал меня без моего ведома в качестве аспиранта.

– Ни х…я себе, – подытожил Андрей и рассеянно опустился на диван. – Кису погладить можно? Не укусит?

– Не кусается, – лицемерно заверил я. Мураками с вежливым равнодушием принял ласку пришельца, выгнул спину и поскрёб когтями диван. Андрей достал плоский серебристый телефон и набрал номер.

– Алло, – сказал он. – Да, это я. У Спальникова на квартире. Тут такое дело… Врёт ваш чучмек. Спальников – не его аспирант, и вообще не аспирант, и вообще он историк. То есть как в каком смысле? По древним викингам. Исландия, руны, тра-ля-ля и всё такое. Лажу ваш Файзуллаев слил фонду, понимаете? Окей. Хорошо.

Он опустил руку с телефоном и нервно зевнул.

– Ладно, – проворчал он, – мне пора. Не буду больше вас задерживать.

Мне даже стало его жаль. В конце концов, он был добросовестный идиот и отрабатывал свой навороченный мобильничек.

– Может, выпьете? – предложил я. – У меня коньяк есть.

– Не пью, – обронил Андрей. – До свидания.

До свидания… Нет уж, без повторного свидания я как-нибудь обойдусь, подумал я, закрывая за ним дверь. Мог бы, между прочим, и извиниться за причинённое беспокойство – или это в наши дни уже вовсе не принято?

А Эмиль-то, прохиндей несчастный… Нечего, нечего сказать, хорош приятель! Без меня меня женил, то бишь зачислил в аспирантуру… Теперь понятно, почему ко мне подослали этого златовласого митрофанушку, пионера с Селигера – потому что заблуждались насчёт моего возраста; что и говорить, для бедняги это было унизительно – он-то планировал выступить в роли старшего товарища, вразумить и наставить талантливого, но наивного аспиранта, оттого и все эти разговоры о патриотизме… ан не вышло, обосрался товарищ. И поделом. Но Эмиль всё-таки гад.

– Мяяа, – напомнил о себе Мураками. Ох, Мурка, прости, конечно же, тебя надо покормить. Совсем забыл из-за этого визитёра.

– Пошли, хвост, дам пожрать.

 

 

41. Григорий Спальников, 3 августа («Носороги»)

 

Включитесь в жизнь. Следите
 за культурными и литературными
 событиями нашего времени.

Эжен Ионеско, «Носороги»

 

Отпуск перевалил за середину. Наверное, надо было куда-то съездить, развеяться – этот год у меня выдался таким, что я бы его врагу не пожелал. Но метаться и искать, где ещё остались доступные цены, а потом заниматься сбором вещей, у меня просто не было сил, дачный же отдых я ненавидел ещё с детства (когда я наконец наберусь мужества признаться в этом родителям?). Я лежал пластом на диване под грузом кота. Вероятно, это и было то, что в газетах называют выгоранием. Я не мог сосредоточиться даже на книге Ф.Б. Успенского, которую мне доставили из интернет-магазина ещё весной. Скандинавская ономастика вела себя странно – двухосновные имена подпрыгивали и переворачивались у меня в голове, словно детальки тетриса моего детства. В конце концов я бросил книгу и подумал, что надо бы поспать, но не уснул. Я оставался в подвешенном состоянии тяжёлой неприятной дремоты, из которого меня вырвал телефонный звонок.

Приподнявшись, я протянул руку и взял со стула мобильник. Звонила Вика. Наверное, мне надо было уже привыкнуть к тому, что она звонит тогда, когда считает нужным, словно мы виделись последний раз вчера. У нынешней молодёжи какие-то новые причуды насчёт этикета телефонных звонков, я слышал от своих дипломников странные вещи, когда мне приходилось выяснять, почему они мне не позвонили.

– Гриша, привет! – жизнерадостно объявила она. – Ты как?

– Не очень как, – я не удержался от банальности, – скорее вообще никак.

– Сочувствую! Я вот чего звоню: у меня тут два билета в театр, на «Носорогов» Ионеско. Сегодня в семь вечера. Пойдёшь?

Упс, откуда у неё лишний билет? И откуда она знает, что я люблю эту пьесу? Я прекрасно знал, сколько сейчас стоят билеты в театр, и это решительно ни в какие ворота не лезло.

– Ты что, купила их?

– Так получилось, – неопределённо ответила Вика. В её интонациях я почуял нотки неуверенности. Я подумал, что врать она, конечно, не умеет. Наверняка ведь выложила все свои карманные накопления, чтобы создать повод со мной увидеться.

– Ну так как? – её голос в трубке звучал настойчиво. – Если идёшь, то встречаемся в полседьмого на «Белорусской» зелёной.

Меня это несколько озадачило – я не помнил, чтобы возле этой станции метро был театр; но я ответил:

– Окей. До встречи.

Трясясь в метро два часа спустя, я обдумывал дальнейшую тактику. Безусловно, было необходимо отчитать её и внушить, что ей не следует покупать билеты в театр взрослым мужчинам. В идеале надо было отдать ей деньги, но ведь она, скорее всего, не признается, сколько стоили билеты, и деньги тоже откажется брать. А если я буду шуметь и настаивать, то привлеку к себе ненужное внимание…

Вика сидела на дубовой скамейке в центре зала. На ней была смешная полосатая тельняшка и короткие штанишки с лямками, как у Карлсона; косы снова уложены над ушами в пейзанские рожки, и я не мог ничего поделать с тем, что мне это нравится.

– Привет, – она вскочила со скамейки. Я напялил на себя роль сурового взрослого.

– Вика, – я заглянул ей в лицо, – сколько стоили билеты?

Вика удивлённо округлила глаза.

– Нисколько. Туда вход шляпный.

– Это как? – не понял я. – Только в шляпах пускают?

– Вот же чудик! – рассмеялась Вика. – Это значит, что вход свободный, а зрители могут положить в шляпу, сколько захотят.

– Ничего не понимаю. А билеты?

– Они просто пригласительные. Дашка просила распространить. Ну Дарья, моя двоюродная сестра. Она играет в театре-студии «Яхонт».

У меня отлегло от сердца. Слава богу, следственные мероприятия родителей, с кем она шляется вечерами по театрам, ей не грозили. «Мам, у Даши спектакль сегодня, я схожу?» – вряд ли это вызвало возражения. Не то чтобы я был в восторге от перспективы знакомства с театром-студией «Яхонт» – расплодилось этих любительских трупп с претенциозными псевдодревнерусскими, как под копирку, названиями и, как правило, сомнительным уровнем сценического мастерства, – но я был рад, что всё оказалось не тем, что я себе намыслил, пока ехал в метро.

– Ладно, веди, Сусанин, – улыбнулся я.

Насчёт Сусанина я был не так далёк от истины – дорога к театру-студии «Яхонт» пролегала зигзагом через переулки, огибая с непонятных пор наставленные повсюду заборы. Сам театр помещался, разумеется, в подвале дома, покрытого такими палеолитическими наслоениями штукатурки, что было непонятно, дореволюционный он или сталинский. Впрочем, архитектура всегда была моим слабым местом. В подвале явно царило оживление, оттуда слышался бодрый молодёжный гул. Мы с Викой спустились по крутым цементным ступеням и оказались в крошечном предбаннике, откуда был виден театральный зал. Стульев было десятка три, не больше, половина была уже занята. Толкущаяся публика была в среднем Тёмкиного возраста; трудно было понять, кто тут актёры, а кто зрители, и я ощутил себя посторонним старпёром.

– Привет! – Вика кинулась на шею высокой девице в чёрных брюках и пёстрой майке. – Гриш, знакомься, это Даша. Даша, это Григорий, я тебе про него рассказывала. Он историк по Древней Скандинавии, суперски интересно.

– Очень приятно, – низким голосом ответила Дарья, заложив руки в карманы. Ей было на вид лет двадцать пять; она была большая, как лошадь, с толстыми губами и неопрятным каре светло-русых волос. С рассказами о чудесах тантрического секса её облик  решительно не вязался.

– Вы играете в «Носорогах»? – джентльменски спросил я. – А кого – Дэзи?

Я был уверен, что играет она, скорее всего, лавочницу, но из моей попытки сделать комплимент ничего не вышло.

– Нет, – ухмыльнулась Дарья, – Жана.

– У них мальчиков не хватает, – поспешила пояснить Вика. Дарья бросила на младшую кузину снисходительный взгляд.

– Вообще-то это традиция. Даже в девятнадцатом веке женщины часто играли мужские роли, Гамлета, например.

– Я в курсе, – ответил я, начиная испытывать дискомфорт. – Не думайте, что если я специалист по викингам, то про театр ничего не слышал.

– Рада за вас, – отозвалась Дарья, и было непонятно, ирония это или нет. – Ну я побежала, мы сейчас начнём, а мне ещё переодеться надо.

– Давай сядем, – сказала Вика, – а то мест не хватит.

Больше всего меня раздражают в театре эти тягомотные минуты возни и шуршания в полумраке, когда спектакль всё никак не начинается – кажется, что они тянутся целую вечность. Мне даже показалось, что я сейчас засну. Но вот сцена осветилась.

Оформление было любительское, но довольно приличное: стены из листов гипсокартона, расписанные граффити, посреди сцены красные пластиковые столы и стулья, какие ставят в настоящих кафе. Лавочница высунулась и проорала свою реплику; прошла девчонка в розовом платье, с игрушечным котом под мышкой. На сцене появилась Дарья.

Я не сразу понял, что это она, хотя и готовился к её выходу. Теперь на ней были белая рубашка и тёмно-красный галстук; волосы она намочила и двигалась энергичной мужской походкой. Замечал ли кто-нибудь, что в наш век стиля casual походка зачастую единственный индикатор того, светит ли тут что-нибудь безнадёжному гетеросексуалу? Актёрское дарование у неё определённо было.

Беранже играл, как и положено, парень – мелкий худощавый очкарик, который говорил запинающимся голосом и то снимал очки, то надевал, иногда закрываясь руками от нависшей над ним Дарьи. Я не совсем так представлял себе Беранже, но, как ни странно, игра выглядела органично. Наверное, мне стоило пересмотреть свои предубеждения против любительских театров. Мне становилось интересно. Я смотрел однажды «Носорогов» в театре Петра Фоменко, других постановок я не видел, и сам текст Ионеско держал меня в напряжении – что они дальше будут делать на сцене. Зрители благодарно покатывались со смеху над диалогами о логике, об отличиях азиатского носорога от африканского и доверии к прессе. На сцене с раздавленной кошкой смешки утихли. В театре Фоменко эту сцену играли как комическую, но девушка в розовом шла через сцену, судорожно спотыкаясь и волоча ноги; её лицо было перекошено, и она тихо подвывала, прижимая к себе измазанный красным узел, из которого свисал плюшевый хвост. На мгновение я представил, что такое может случиться с моим Мураками; меня прошиб пот, я принялся уговаривать себя, что я псих, это же просто спектакль, и в руках у неё дешёвая игрушка в тряпке, окрашенной гуашью… Я перевёл дух. Что-то нервы расшатываются, нельзя так. Шоу продолжалось.

 

Ботар. И это вы называете точностью? А ну посмотрим! О каком это толстокожем идет речь? Что подразумевает автор заметки о раздавленных кошках под словом толстокожее? Он нам этого не говорит. Что он подразумевает под кошкой?

Дюдар. Все знают, что такое кошка.

Ботар. Но все-таки, кошка это или кот? Какого цвета? Какой породы? Я вовсе не расист, скорее даже противник расизма.

Мсье Папийон. Позвольте, мсье Ботар, не об этом же речь, при чем тут расизм?

Ботар. Прошу прощения, господин начальник. Вы не можете отрицать, что расизм — одно из величайших заблуждений нашего века.

Дюдар. Разумеется, и мы все с этим согласны, но ведь не об этом же…

Ботар. Мсье Дюдар, нельзя к этому подходить так просто. Исторические события ясно показывают, что расизм…

Дюдар. Повторяю вам, не об этом же речь…

Ботар. Я бы этого не сказал.

Мсье Папийон. Расизм здесь ни при чем.

Ботар. Нельзя упускать случай изобличить его.

Дэзи. Да нет здесь никаких расистов. И вы совсем не о том говорите. Речь идет просто-напросто о кошке, которую раздавило толстокожее, в данном случае — носорог.

Ботар. Я, знаете ли, не южанин. Это у южан такое богатое воображение. Быть может, это мышь раздавила блоху. А теперь из мыши делают слона.

Мсье Папийон  (Дюдару). Давайте попробуем выяснить, как было дело. Так вы, значит, собственными глазами видели носорога, который спокойно прогуливался по улицам?

Дэзи. Совсем он не прогуливался, а бежал.

Дюдар. Я сам лично не видел. Однако люди, вполне заслуживающие доверия…

Ботар  (перебивает). Вы же понимаете, что все это пустая болтовня. Вы верите газетчикам, которые сами не знают, что бы такое выдумать для поднятия спроса на свои поганые газеты, и, точно лакеи, стремятся угодить своим хозяевам. Как вы можете этому верить! Вы, мсье Дюдар, вы, юрист, с дипломом доктора права! Нет, это просто смешно. Ха-ха-ха!

Дэзи. А я видела его, видела, сама видела носорога. Могу чем угодно поклясться, голову даю на отсечение.

Ботар. Постыдитесь. Я считал вас серьезной девушкой.

 

Текст, по-моему, не был сокращён, разве что ненамного, но играли в быстром темпе. Спектакль стремительно нёсся к кульминации. И вот уже Беранже входил в квартиру Жана, который подозрительно долго не появлялся на работе.

Дарья не подвела. Она лежала на надувном диване в полосатой пижаме, накрыв голову шарфом. В процессе диалога Беранже упорно пытался стаскивать с неё шарф, а она бурчала, огрызалась и тянула его на себя. Наконец она вынырнула из-под шарфа и стала на четвереньки. Её лицо было вымазано чем-то мертвенно-серым, на лбу выпирала нашлёпка. Она отыгрывала эту сцену с неукротимым напором. Беранже оправдывался, Дарья всё больше взвинчивалась, её речь постепенно теряла членораздельность, обращаясь в рёв. В конце концов она спрыгнула с дивана, боднула его лбом – надувной диван эффектно отлетел в сторону, – и на четвереньках с грохотом помчалась на Беранже. Тот отпрыгнул в сторону, а Дарья подскочила к стене и с диким рёвом, тупо, страшно принялась биться головой в гипсокартон.

– Она же голову расшибёт! – ужаснулся я. Вика положила руку мне на тыльную сторону ладони.

– Это не по-настоящему, – шепнула она. – Их на курсах учат удары изображать.

Мне едва хватило дыхания досмотреть спектакль до конца. Очутившись на улице в синих летних сумерках, я чувствовал себя оглушённым. В глазах всё ещё мелькали то котовладелица с окровавленным узлом, то Беранже, роняющий очки и хватающийся за ружьё. Я выдохнул. Вика крепко держала меня за руку, как будто так и должно было быть.

– Тебе понравилось? – спросила она. Вопрос звучал нелепо, и будь она чуть постарше, он был бы раздражающей бестактностью. Но я понимал, что она хочет сказать.

– Твоя сестра отлично играет, – ничуть не кривя душой, сказал я. – Что это у неё было на лице?

– Просто глина из кружка детского творчества. Это я придумала. Малышей из нашей школы попросила принести. У неё цвет такой необычный, серо-синий. Классно смотрится, да? И отмывается легко.

– Да ты гений креатива, – засмеялся я. Вика слегка сконфузилась.

– Ну какой из меня гений? Я до сих пор не до конца понимаю, про что эта пьеса. Почему они все превратились в носорогов? Они дураки, что ли?

– Конечно, дураки, – сказал я. – Постой, подожди меня тут минутку…

Высвободив руку из пальчиков Вики, я бегом спустился по лестнице обратно в подвал. Пробившись через толчею неспешно тусовавшихся актёров и зрителей, я подошёл к краю сцены. На нём действительно стояла шляпа – засаленный шёлковый цилиндр из какого-то допотопного реквизита. На дне уже скопилась кучка денег. Я бросил в шляпу триста рублей.

 

 

42. Эмиль Файзуллаев, 5-8 августа (Рабочие заметки)

 

…думай, голова, думай, что сочинить, чтобы вышло убедительно. И как назло, с потолка не придумаешь – надо, чтобы это увязывалось с тем, что у них уже есть, с моими теоретическими соображениями и выводами, иначе ведь догадаются. Арнольд е…нутый, но не дурак и темой владеет. Он мне сказал в тот день, что у него второе высшее по психологии. Даже если с нейрофизиологической частью у него слабо, на противоречиях он меня поймает на раз. Следовательно, плясать нужно от миндалевидного тела. Допустим, мифические участники проекта «Оборотни» подвергались его стимуляции. Но как?

 

…беда в том, что миндалевидное тело просто так не простимулируешь, оно глубоко. Крысам вон проводочки в череп вживляют. Но для моего случая это не подходит, это уж как-то совсем экстремально. Требуется какой-то неинвазивный способ, и такой, чтобы они схавали.

Нарыл про транскраниальную магнитную стимуляцию. Не совсем то, что нужно, напрямую на миндалину она не действует, но, судя по тому, что пишут, можно этим способом подавить префронтальную кору, и тогда возобладает миндалина. Но этого недостаточно. Надо сочинить ещё что-то. Комплексный подход.

Какие-нибудь виды гипноза? Йога? Тибетские травы? Эти ребята падки на такие вещи, но необходимо продумать концепцию. Насколько вообще этот Арнольд в теме? Что, если он раскусит? А что, если у них там есть эксперты, которые на раз поймут, что я подсунул им лажу?

 

…с чего они вообще вообразили, будто я владею методом превращать людей в зверей? Изначально речь шла о природном феномене нейро-оборотничества, а выражаясь точнее, эволюционной реверсии мозга; я просто пытаюсь понять её механизмы. Ну да, Ириша немного спутала мне карты со своим розыгрышем, пришлось делать вид, что так и надо, но ведь в заявке я старательно обошёл вопрос о том, каким способом достигается реверсивное состояние, я не утверждал прямо, будто могу его вызвать искусственно. Про «технологию» – это Ирина придумала в своём сраном интервью. Кто ж знал, к чему всё это враньё приведёт?

 

 

43. Григорий Спальников, ночь с 10 на 11 августа (Незваный гость хуже)

 

В три часа ночи раздался звонок в дверь. Я подскочил спросонок, мокрый от испарины. Сердце молотилось, как после погони. Приснилось, попытался успокоить я сам себя и взял с тумбочки стакан воды. В дверь позвонили второй раз – так громко и надсадно, что я вздрогнул и пролил воду в постель.

– Дьявол, – прошептал я, спуская ноги с дивана. Кого ещё могло принести? Звонок во входную дверь среди ночи – и само по себе достаточно плохо, а тем более после того, что происходило в течение последнего месяца. Меня прошибла дрожь. Кому я мог понадобиться? Неужто снова эти? Никак не угомонятся?

Ручей пота сбежал у меня между лопаток, приклеив майку к спине. Там, за дверью, явно испытывали моё терпение: звонок затрезвонил снова. Я лихорадочно соображал, что делать.

– Мя-я-я, – недовольно заявил проснувшийся Мураками и покосился в сторону коридора. Я погладил его по холке.

– Безобразие, Мурка, ты прав. Безобразие.

Пожалуй, придётся всё-таки встать и заглянуть в глазок, с неохотой подумал я. Звонок разрывался. Босиком, чтобы моих шагов не услышали снаружи, я прокрался ко входной двери и припал глазом к стекляшке.

Очки надо было надеть, спохватился я. Словно в тумане, в свете люминесцентных ламп маячила жутковатая фигура в чёрной бандане до бровей и синих зеркальных окулярах. Приехали, подумал я. Во всех смыслах…

– Гришка! – голосом Эмиля сказал призрак. – Не придуривайся, я знаю, что ты дома. Открой, твою мать!

В этот момент я понял смысл выражения «гора с плеч свалилась». Рука сама потянулась к дверной задвижке.

– Струсил, да? – Эмиль переступил порог. – Понимаю, ещё бы тут не струсить.

– Закрывай за собой дверь – кот удерёт, – я начал сердиться на Эмиля за то, что он вытащил меня из постели и заставил трястись в одном белье на сквозняке. – Что ещё за маскарад? Бэтмен, блин… От ЦРУ спасаешься?

– Не возникай, – буркнул Эмиль и снял сначала тёмные очки, потом стянул бандану. Я охнул. Под глазом у него красовался синяк, а через весь лоб шла глубокая ссадина,  тёмно-красная от запёкшейся крови.

– Видал, какое это ЦРУ?

– Оба-на, – растерянно произнёс я и зажёг дополнительный светильник в прихожей. – Это они?

Эмиль выдал искусственный смешок.

– На это, – он показал на свой лоб, – не смотри. Это я на почтовый ящик налетел, какой-то кретин оставил открытую дверцу. Ты сюда гляди.

Он задрал пиджак вместе с футболкой.

– Упс, – сказал я. – «А потом он свалился с лестницы семьдесят два раза».

– Вроде того, – через силу выговорил Эмиль. – У тебя выпить есть?

– Пойдём, – я взял его за рукав. – Только разуйся вначале, свинтус.

Он был в таком ступоре, что покорно оставил свои оранжевые мокасины на коврике. Я усадил Эмиля в кресло, водрузил на нос очки и принялся искать коньяк.

– Мяу… ууу! – тревожно сказал Мураками, наступив лапками на мою босую ногу. У него была поразительная интуиция по части нехороших происшествий. Я нагнулся и почесал его за ухом, чтобы успокоить, затем повернулся к Эмилю.

Только сейчас я разглядел, как он бледен. Его лицо было цвета школьной меловой тряпки и даже как будто заострилось. Выделялись только странно потемневшие глаза, которые, казалось, увеличились раза в два. Эх, ты, неприятель лузеров, горестно подумал я.

– Дышать можешь? Не больно?

– Да нет вроде…

– Это упрощает вопрос. Значит, рёбра целы.

– Откуда такие познания у кандидата исторических наук?

– Откуда, откуда, – передразнил я, – с велосипеда падать приходилось. Ага, вот оно!

Я вытащил из шкафа бутылку «Московского». Взяв с тумбочки стакан, я выплеснул остатки воды в горшок с кактусом, налил в стакан коньяка и вручил Эмилю.

Дрожащей рукой он взял стакан и, давясь, заглотнул сразу половину содержимого. У него тут же потекло из носа, и он захлюпал. После нескольких глотков его щёки порозовели, и он смог более внятно изложить мне свою историю.

Насколько я понял из его сбивчивого рассказа, дело обстояло так. Около двенадцати ночи ничего не подозревавший Эмиль вошёл в подъезд своего дома на Кутузовском проспекте. Заметьте, у них есть консьержка, но именно в этот момент она по непонятной причине на месте отсутствовала. Эмиль не успел подойти к лифту, как его схватили трое неизвестных. При попытке вырваться он потерял равновесие и разбил голову о почтовый ящик; незнакомцы прижали его к стенке и быстренько навешали ему. Затем, словно по сигналу, двое отстранились, а третий придержал его и тихо сказал ему на ухо: «Велели передать, чтоб ты ещё раз подумал, пока не поздно». После чего уроды испарились, оставив Эмиля в подъезде. Он поднялся в свою квартиру, но никак не мог успокоиться. В конце концов, сам не свой, он нацепил тёмные очки и бандану и поехал через всю Москву ко мне.

– Ну, ну, расслабься, – я обнял его за плечи. – Хоть бы рану промыл, идиот… Ведь не промывал?

– Не-а, – тупо протянул Эмиль, уставившись в пустой стакан.

– Погоди, я сейчас…

Я выбежал на кухню и второпях обшарил аптечку. Как назло, в ней не было никаких перевязочных средств. Вообще ничего, что имело бы отношение к травмам. Всё, что попадалось, было предназначено для борьбы с простудой и осиплостью – типичный арсенал университетского препода. Больше всего я был бы рад сейчас обыкновенной зелёнке, но я её в глаза не видал уже лет двадцать.

Ладно, плевать, подумал я, сообразив, что для дезинфекции сгодится коньяк. Главное, чтобы вата нашлась. Ваты не было. Я вернулся в комнату и распахнул дверцу бельевого шкафа, молясь, чтобы там оказался хоть один чистый носовой платок.

К счастью, платки были, даже несколько. Я вытащил один и обильно смочил его «Московским». Эмиль глянул на меня.

– Лучше внутрь повторить.

– Не глупи, – сказал я и уселся на ручку кресла. – Сейчас продезинфицируем.

– Слушай, отстань от меня, – заупирался Эмиль, – армия спасения, блин…

– Хватит вертеться, в конце концов! – я силком зажал его бритую голову под мышкой и стал промывать коньяком рану на лбу.

– Да ну тебя на х.., больно, – заныл Эмиль. Он был сильнее меня, но находился в таком ступоре, что не мог сопротивляться всерьёз.

– Терпи, казак, атаманом будешь, – избито пошутил я, отпуская его. – Всё, свободен. Можешь ещё тяпнуть.

Эмиль протянул мне стакан, и я плеснул ему ещё. Старая присказка насчёт атамана расшевелила во мне детское воспоминание, которое я никогда бы не высказал вслух – а тем более Эмилю, будь я даже его пациентом. Это была книжка про уральских казаков, которую мне, пятилетнему, дала почитать одна из подруг моей бабки. Сейчас уже не помню, о чём там шла речь, но запал мне в душу один-единственный эпизод – как храбрый атаман был ранен в голову и как его товарищи промывали ему рану заморским вином. Почему меня так впечатлило это заморское вино? Возможно, дело было в необычности применения (что заморское вино – напиток, я уже знал к тому времени из «Сказки о рыбаке и рыбке»). Мне это казалось ужасно шикарным и мужественным – быть раненным в голову, и чтобы верные соратники промывали рану заморским вином. Я не возражал, на худой конец, и против роли верного соратника, хотя она была и не столь притягательна, как роль самого атамана. Реальность последнего получаса слишком отчётливо пародировала мою детскую фантазию, если, конечно, киновский коньяк мог сойти за заморское вино.

– Фу, отстой, – Эмиль утёр брызнувшие слёзы. Я взял у него стакан.

– Не хочешь – давай уберу.

– Не, налей ещё, – он вцепился в стакан мёртвой хваткой. – Ещё месяц такой жизни – и я денатурат начну пить.

Я сжал в руке бутылку с остатками коньяка.

– Ну ты и мудак, прости господи, – сказал я. Эмиль пьяно вытаращил глаза.

– Что ты сказал?

– Что слышал! – я глотнул прямо из горлышка. – Зачем, скажи на милость, ты выдумал, будто я твой аспирант? Извольте объясниться, сэр.

Эмиль поперхнулся.

– Так ты… ик… в курсе?

– Да уж, в курсе – меня позаботились просветить твои друзья-штирлицы. Ты ещё не понял, почему я не открывал дверь?

– Не понял, – смешался Эмиль. – Они что, и к тебе приходили?

– Наконец-то в твоей башке начинает что-то шурупить. Слава богу, столкновение с почтовым ящиком не имело тяжёлых последствий.

Эмиль отвёл глаза.

– Прости, – пробормотал он. – Я думал, ты не будешь возражать…

– Конечно, я не возражаю, – сардонически усмехнулся я. – Я не возражаю против того, что меня без моего ведома зачисляют в аспиранты, что меня приписывают к проекту, в котором я не смыслю ни уха ни рыла, что ко мне заявляются на дом всякие типы в штатском… ради бывшей нашей совместной студенческой юности готов не возражать. Но неужели не нашлось кого-нибудь другого на роль соавтора?

– Прости, – повторил Эмиль. Он не нашёл, куда поставить стакан, и поставил его на пол. – Но, ведь если бы я вписал кого-то из наших… из сотрудников Института… пришлось бы делиться на официальном уровне.

– Прэлестно, – сквозь зубы произнёс я. – А со мной, значит, можно не делиться? Ты, кажется, думаешь, что раз я Григорий, то я и Перельман?

– Ну, почему же, – запинаясь, ответил Эмиль, – я мог бы тебе дать тысяч тридцать… даже пятьдесят… я понимаю, у тебя с финансами непросто…

– Да катись ты в жопу, – сказал я. – Втравил меня в эту историю, а теперь торговаться?

– Тебя-то хоть не избивали, – обиженно сказал Эмиль, и его губы задрожали. – А я сейчас вообще не знаю, что мне делать. Они же меня совсем убьют, Гришка, совсем…

Его развезло от коньяка, и он обмяк в кресле. Мураками понюхал его пятку, неодобрительно сообщил: «Мя-а», – и улёгся на ковре, скрутившись в меховой шар.

– Во-первых, не убьют, – хладнокровно заметил я, – в ближайшее время они этого делать не намерены.

– Почём ты знаешь?

– Не будь наивным. Дураки-то они дураки, но кости ломать они умеют. Это их профессия. Если бы у них были серьёзные намерения, ты бы на своих ногах с Кутузовского ко мне не добрался. Тебя хотели попугать, только и всего.

– Да-а, попугать, – простонал Эмиль, – тебя бы так попугали… специалист по викингам.

Он сжал руками виски.

– Гришка, что же нам делать-то теперь?

– А это уж ты решай, что нам делать, – сказал я и поставил бутылку назад в шкаф. – Вляпался в дерьмо, теперь думай, как разгребать. Я в твои игры не играю.

– Гриша… – промямлил Эмиль. Я скрестил руки на груди.

– Что «Гриша»? Я уже тридцать три года как Гриша! Вот что, прожектёр несчастный, ложись-ка ты спать. Сейчас точно не время обсуждать глобальные перспективы.

– Окей, – Эмиль снова икнул и, пошатываясь, выбрался из кресла. – Блядь, болит всё…

Он ощупал грудь и бока.

– Льду принеси, а?

– Откуда я тебе возьму лёд?

– Как откуда? – удивлённо переспросил Эмиль. – Из коло… холодильника.

– Нет у меня в холодильнике льда, у меня бабкин «Минск» семидесятых годов выпуска. Мокрый компресс могу приложить.

– А с чем же ты… ик… минералку пьёшь?

Эмиль стоял, нелепо расставив ноги, и искал, куда повесить пиджак. Я взял у него пиджак и пристроил на спинку стула.

– Нельзя мне со льдом. И без того хрипну на лекциях.

После нескольких минут препирательств я побрызгал на его синяки ментоловым спреем для горла. Это устроило Эмиля, а может быть, он уже просто перестал что-либо соображать. Не снимая джинсов, он завалился на мою постель, натянул одеяло на голову и отключился.

Чёрт знает что такое, подумал я. Голова идёт кругом, хоть я почти и не пил, в отличие от него. Мне было холодно, я натянул носки и накинул на себя ковбойку. Эмиль храпел, как носорог. Я подошёл и заглянул ему в лицо, насколько мог его видеть из-за одеяла. Мне были видны лишь вздёрнутый нос и глаз с сомкнутыми девчачьими ресницами. Гад ты этакий, подумалось мне. Прячешь морду; подставил меня, а теперь залёг в укрытие под моим же одеялом. И я ещё нянчусь зачем-то с ним, промываю ему травмированную тыкву… заморским, блин, вином. С какой стати? Да по-хорошему, ему ещё добавить надо за то, как он со мной обошёлся. В конце концов, это было просто оскорбительно…

– Жиртрест, – бессильно прошипел я. Хотелось спать; меня одолела зевота. Места на моём диване вполне хватило бы на двоих, но Эмиль так капитально им распорядился, что я не мог даже присесть с краю. А, ну тебя, в досаде подумал я. Была у зайца избушка лубяная. Я достал с полки плед, бросил на ковёр диванные подушки и устроился на полу, для тепла положив себе под бок сонного Мураками. Он тут же включил свой музыкальный виброзвонок: мрррр… мрррр…. мрррр…

– Такая вот сказка, Мурка, – прошептал я, укладываясь поудобнее, – была у зайца избушка лубяная, а у… носорога ледяная.

Воронка сна уже затягивала меня в свою бездну.

 

 

44. Эмиль Файзуллаев, ночь с 10 на 11 августа (Сон)

 

еду на ауди на лыжах лыжи у Гришки выпросил потому что пора переходить на зимнюю резину только снега почему-то нет еду по пластиковой травке и это Большая Лубянка и вот из подъезда выкатывает фура и я натурально в неё врезался стоим из фуры выходит Зигмунд Фрейд и говорит «Ага, Фандорин, вас-то мне и надо» я говорю что я не Фандорин я Файзуллаев а Фрейд говорит «Сам раскололся, так что на кушетку класть не будем» и вижу что Фрейдов вроде двое и это те самые которые меня били не отстанут никак и я говорю «Что вам надо?» а они мне «Пройдёмте» и прошли со мной сквозь стену в актовый зал а там ходят внутренние детерминанты и читают какой-то галимый рэп хотя текст вроде как будто Бегбедера но с припевом «Сам овца, сам овца, сам овца» и меня эти двое подвели к столу там сидит гондон с усами и спрашивает «Ну что, будете доказывать, что вы не овца?» а я говорю «Я не нарочно, вон Гришка свидетель, все так делают» а он сука мне «Вы не отпирайтесь, мы знаем, что вы сейчас в оральной стадии, а вот мы вам анальную фиксацию сделаем, это у нас недолго» а я ему «Ну не знаю я, как людей превращать в животных, отвалите» а гондон мне «Ты у меня, гад, пластиковую травку жрать будешь!» а те двое куда-то пропали и суёт мне под нос бумагу почему-то написано по-японски но всё равно понятно что это экспертное заключение Министерства финансов что я овца и вижу я в самом деле овца и жру пластиковую травку. И тогда я окончательно успокоился и удовлетворённый проснулся.

 

 

45. Григорий Спальников, ночь с 10 на 11 августа (Сон)

 

Море было ярко-голубое и очень прозрачное, и на вид сладкое, и мне жуть как хотелось искупаться, но я знал, что мне некогда, что мне нужно попасть на остров. Тут же была и лодка, но она почему-то не плыла, а проваливалась сквозь воду, и я увидел, что лодка бумажная. Я беспокоился, как же я попаду на остров. Но тут подошёл троллейбус, и в нём сидели какие-то старухи, и я понял, что троллейбус идёт на остров, и сел в него. Мы ехали, ехали между перепутанных проводов, и старухи вдруг оказались Альбиной Дмитриевной, а я был в одних трусах и майке, и мне было ужасно неловко, потому что я вспомнил, что у нас заседание кафедры, на которое я уже опоздал, и мне было стыдно за опоздание и за то, что я в одном белье. Но тут троллейбус причалил к острову, и я вышел. Пляж был каменистый, и, когда я пригляделся, оказалось, что камешки исписаны рунами, и я понял, что это руны первого века, бесценная находка, и принялся собирать камешки, чтобы захватить побольше, но, как только я подбирал гальку, то уверенность в том, что это руны, сразу пропадала, мне начинало казаться, что это абракадабра. Вдруг на берегу очутилось сразу много людей, они были голые и с мотоциклетными касками на головах, и я догадался, что это берсерки. Я почувствовал облегчение оттого, что мои сомнения наконец развеялись и можно поставить точку. И я спросил у них: «А почему же Англосаксонская хроника про вас не упоминает?». «А это вы у медведей спросите», – сказали берсерки. Они показали мне куда-то в сторону, там стоял кинотеатр, и я пошёл туда и стал подниматься по ступеням. Я открыл дверь, за ней оказалась ещё одна дверь, за ней ещё, и когда мне это стало надоедать, я вдруг всё-таки пробился в фойе, выложенное светлым паркетом. Там сидели медведи, за длинным столом, все в костюмах и галстуках. Тут я ощутил, что ничего не могу у них спросить, что язык как ватный и не поворачивается. И медведи сказали, что у них заседание в связи с проектом по оборотням, потому что этот проект оказался распилом бюджета Венесуэлы, и один из обвиняемых я.

Я понял, что мне тут делать нечего, и хотел выйти, но проклятая дверь меня не пускала. Тут медведи встали из-за стола и крепко взяли меня под локти. Они стали втолковывать мне, что надо бы сознаться, а не то меня превратят в медведя. Я сказал им: «Это бесполезно, заявка фальшивая». Но медведи настаивали. Они вонзили в меня когти, и это было дико больно. Тогда я сказал: «Я ни копейки не получил, если хотите, убейте меня прямо сейчас, только отстаньте». Медведи почесали в затылках и сказали, что да, они мне верят, но что отпустить меня нельзя. Отпускать не полагается, и мне теперь тоже нужно превратиться в медведя. Я сказал им, что это полная чушь, что нет такого закона, чтобы превращаться в медведя, но медведи стояли на своём. Я попытался выскочить в окно, но окна не было, это была другая комната, и медведи снова сграбастали меня и принялись выкручивать мне руки и ноги, как мочалку, и боль была адская, и я хотел закричать, но голос снова пропал, как будто рот набили ватой; и я вдруг вижу, что у меня на руках появляются когти. Меня тошнит, отстаньте от меня, я не хочу превращаться в животное, не хочу, не хочу, НЕ ХОЧУ!!!

 

 

46. Ирина Кононенко, ночь с 10 на 11 августа (Сон)

 

день рождения у мамы – тортик свечи с цифрами 65 – сидим за столом – муж говорит: Марс в созвездии Луны это благоприятно и потому я пригласил Пугачёву с Киркоровым они споют белые розы – дверь открывается – входят – а это не Пугачёва с Киркоровым а Попова с Иваницким бля манагеры ё…ные – а я им: попались граждане зайцы вашу мать – наманагерили – вы хотя бы в курсе что по новому закону квартальный отчёт теперь надо сдавать каждые пятнадцать минут – помните ваши закупки – как вы умудрились вписать в статью расходов аквариум для офисного планктона ценой в сто тысяч – извольте отвечать – а они мне такие: это же в турецких лирах было сто тысяч  – а аквариум вот он на самом деле купили – и вижу вдруг что мы все в этом аквариуме сидим и там же курс турецкой лиры плавает в маске и ластах и он с виду вылитый Киркоров – а я им: вы чё меня подставить решили меня же за откат арестуют – а они: знаете бизнес называется бизнес потому что им бизоны занимаются – а я такая: а я вам не бизон я акула капитализма – и как поплыву на них – сволочи гады загрызу – и головой в Попову – бумс – а это не Попова – это батончик Марс и он в созвездии Луны – и я его схавала – а Иваницкий уплыл куда-то под кораллы – не успела.

 

 

47. Григорий Спальников, 11 августа (Завтрак на двоих, не считая кота)

 

   – Мы не питаем к вам зла, Уормолд. Вы просто
стали слишком опасны,  вот и все. Ведь мы с вами
 обыкновенные рядовые, и вы и я.
   – Я вам опасен? Ну какое же вы дурачье!
 У меня нет агентов, Картер.
   – Ну уж не г-г-говорите! А сооружения в  г-горах?
 Мы  раздобыли  копии ваших чертежей.
   – Это части пылесоса. – Интересно, у кого они  получили
  эти  копии:  у Лопеса, у курьера Готорна
или у человека из консульства?

Грэм Грин, «Наш человек в Гаване»

 

Я проснулся от света, бившего в окно, и некоторое время не мог сообразить, где я, кто я и при чём тут я вообще. Ощущения были как минимум непривычными. Открыв глаза и приподняв голову, я понял, что лежу на полу, замотавшись в плед, в метре от собственной постели – смятой и пустой. Мозг начал выбрасывать из своих недр сумбурные клочки припоминания. Кажется, у меня был Эмиль. Кажется, у него были крупные неприятности. Наверное, я оставил его у себя ночевать, но я уже не был уверен, что мне это всё не приснилось.

Я заставил себя встать, подошёл к дивану, склонился над подушкой и принюхался. От наволочки шёл чужой, тошнотворный запах – этот, как его… вспомнил, иланг-иланг, у Сандры был такой гель для душа. Бггг… Прежде чем я успел прийти к твёрдому умозаключению, что события минувшей ночи имели место на самом деле, с кухни раздался отчаянный тарарам и вопль:

– Бля!..

– Мяу, – укоризненно отозвался второй голос на кухне.

Подхватив очки, я бросился к месту происшествия. Едва я заглянул на кухню, как мгновенно понял, в чём дело. Эмиль, с присущей ему прагматической натурой, встав поутру, решил не терять времени даром и пробраться к холодильнику. Однако по пути к заветной цели попал ногой в лоток, которым в личных надобностях пользовался Мураками, опрокинул его и со всей дури шмякнулся на пол. Аллах пометил шельму: в полёте Эмиль зацепил рукой мою кружку с остатками чая, смахнул со стола и въехал прямиком в чайную лужу коленом, нанеся непоправимый урон модным джинсам песочного цвета. На подоконнике восседал собственник лотка и сердито косил зелёным глазом, созерцая разгром.

– Мя-я, – пожаловался Мураками, встопорщив усы. Эмиль ухватился за угол стола и не без труда принял вертикальное положение.

– Ёхорный бабай, – страдальчески сказал я, стоя на пороге в трусах и ковбойке, – ты что, под ноги не смотришь совсем?

Ёхорный бабай, конечно, под ноги смотрел – в данный момент: он опасливо поджимал босые ступни, стараясь убедиться, что не угодил ещё и в содержимое лотка.

– Откуда же мне было знать, что у тебя тут готячий коршок… тьфу, котячий горшок?

– А ты думал, у меня кот – эльф, не писает и не какает? – огрызнулся я. – Если ты желаешь мне помочь, иди и принеси из туалета тряпку. У меня специальная тряпка для этих целей, там канистра обрезанная…

– Сам ты канистра обрезанная! – вскинулся Эмиль, у которого, похоже, основательно помутилось в голове после вчерашней травмы (в нашей студенческой юности он время от времени дразнил меня подозрениями, что я еврей, и теперь его замкнуло в обратную сторону). В общем, толку от него не было никакого, и я, чертыхаясь, принялся наводить порядок сам. Эмиль тем временем благополучно добрался до холодильника и обнаружил там корейский морковный салат, отчего заметно воспрял духом.

– Слушай, – сказал он, накручивая на вилку длинные морковные верёвочки и наблюдая, как я ползаю по полу с хлорированной тряпкой, – чего ты зверю наполнитель не купишь? Чтобы впитывалось?

– Пробовал. Этот гад раскидывает его до Берингова пролива. Сроду он ни одной инструкции не выполнял.

К тому времени, когда я закончил прибираться, вымыл руки, влез в штаны и кое-как продрал расчёской волосы, Эмиль доел салат и немного скучал. Я соорудил нам омлет – вначале собрался покрошить туда ветчины, но Эмиль, манерно хмурясь, остановил меня (вот фраер, подумал я, а водку и коньяк жрёт), так что я бросил ломтик ветчины в миску Мураками, – и мы, наконец, приступили к настоящему завтраку, а заодно к обсуждению, что же делать.

– По моему скромному имхо, – сказал я, – тикать. Уехать в другой город, и лучше рейсовым автобусом. Где у тебя есть родственники?

– Какой, блин, другой город, какие родственники? – чуть не плача, ответил Эмиль. – Я москвич в шестом поколении. Есть тётка в Канаде, но я от неё двадцать лет ничего не слышал, не знаю даже, жива она или нет.

– Канада не пойдёт, – серьёзно заметил я, – тебя словят во время получения визы.

– Голова болит, – Эмиль пощупал темя. – Наверное, у меня сотрясение.

– Нет у тебя никакого сотрясения, – сказал я (мысленно добавив: «вон как хаваешь»). – Не надо было столько коньяку пить вчера.

– Сегодня, – поправил Эмиль. – Три часа – это уже сегодня.

Он уныло посмотрел в опустевшую тарелку из-под омлета.

– Охренеть, если бы мне кто сказал, что я на четвёртом десятке лет моей бесценной жизни буду позировать в роли Мальчиша-Кибальчиша, из которого буржуины пытаются вытрясти военную тайну…

Скорее в роли Винни-Пуха в гостях у Кролика, подумал я. Вот только выглядел мой Винни-Пух, прямо скажем, не очень: небритый, серый, с заплывшим глазом и ссохшейся кровавой полосой на лбу. И наверное, мне нужно было спасать его, но чем я мог ему помочь?

– Ты так и не объяснил мне, чего они от тебя хотят. Может, дешевле обойдётся выдать буржуинам тайну, чтобы отвязались? Вроде раньше ты секретностью не особенно дорожил…

– Ты что, вообще не вкурил? Нет никакой тайны. А эти идиоты мне не верят. Они вообразили, будто я открыл технологию превращения людей в животных, и я не могу их разубедить.

– Мря, – сказал Мураками. Он всегда честно предупреждал, когда собирался запрыгнуть кому-то на колени. Эмиль на предупреждение внимания не обратил, и, решив, что молчание – знак согласия, Мурка оттолкнулся от пола.

– Брысь, – замахал руками Эмиль, когда в него воткнулись когти, но было уже поздно. Мурка обозрел с высоты его колен стол, ничего полезного не увидел и свернулся, мурча, как трактор.

– Чем дальше в лес, тем толще партизаны, – вздохнул я. – Тут у меня кот скоро в человека эволюционирует самопроизвольно. А ты не можешь им впарить то, что у тебя есть? Графики, схемы? Пусть сами в них разбираются.

– Пройденный этап, – мрачно ответил Эмиль, поглаживая кота. – Эти ребята на такое не ведутся. Нам, говорят, твои картинки не нужны, метод давай. А откуда я им возьму метод, если у меня его нет? Я даже насчёт гипноза не знаю, сработает ли он на ком-то другом – может, ни хрена.

– Тогда придумай, как им это объяснить доходчиво, – сказал я. – Давай кофе пить.

Увидев, как я достаю из бабкиного югославского буфета банку «Нескафе», Эмиль сделал кислую рожу.

– Ты что, собираешься пить это говно? Не можешь сварить нормальный кофе? Я бы на твоём месте хоть капсульную кофемашину купил.

Так, куда подевалась моя кружка? Итить, он же её раскокал, дошло до меня. Осколки кружки покоились в мусорном ведре, и мне приходилось выбирать из двух оставшихся – неприличной и бывшей Сандриной с красными сердечками.

– Слушай, Сальватор недоделанный, – разозлился я, – пей, что есть, и не выёживайся. А то налью тебе молоко в блюдечко на полу.

– Тогда лучше чай, – поспешно ответил он. – Гришка, почему ты так недоброжелательно относишься к людям?

– Потому что ты ещё не изобрёл способ превращать их в котов, – отрезал я. – Хотя из тебя получился бы разве что перекормленный сфинкс.

У Эмиля выпятилась нижняя губа.

– Намёк понял, – после секундного замешательства ответил он и стал отдирать от себя Мураками. Тот сопротивлялся, как застёжка-липучка. Наконец Эмилю удалось спустить его на пол. Кот оскорблённо взмякнул и с достоинством удалился, задрав хвост. Эмиль встал и двинулся в комнату, бросив через плечо:

– Тут у меня пиджак где-то был…

Пиджак отыскался сразу, он висел на кресле, а вот куда Эмиль дел бандану и тёмные очки, он вспомнить не мог. Он бродил по комнате, спотыкаясь о диванные подушки, и матюгался. Наконец оба предмета обнаружились на этажерке среди книг. Повязывая банданой рассечённый лоб, Эмиль брюзгливо сказал:

– Не буду тебя дольше задерживать. Удачи тебе.

– Тебе тоже, – ответил я. Я просто не нашёл ничего лучше, что сказать. С очками в руках Эмиль вышел из комнаты. Надо бы открыть ему дверь, подумал я с запозданием, как вдруг квартиру огласил пронзительный крик:

– П…ц!

В одно мгновение я оказался в прихожей. Эмиль прыгал на одной ноге, обутой в мокасин, другой ногой, босой, отчаянно тряся в воздухе. Второй мокасин с виду мирно стоял на коврике у порога. Оброненные очки валялись на паркете.

– Твоя скотина! – выкатив на меня налитые кровью глаза, диагностировал Эмиль. – В туфлю мне, сука, нассал!

– Мя, – самодовольно заметил Мураками, высунувшись из-за угла. Я схватил шлёпанец и размахнулся, но скотина бойко телепортировалась в комнату на шкаф. Сказать, что я офонарел, было бы преуменьшением. Никогда за Муркой не водилось раньше таких вещей, я о таком читал только на форумах, в подборках баек котовладельцев. Я метнулся к шкафу и погрозил шлёпанцем.

– Кастрировать тебя пора, зараза!

По шлёпанцу сверху ловко стукнула лапа. Достать я его всё равно не мог; пришлось вернуться в прихожую и заняться туфлей Эмиля. Я поднял её с коврика; в нос шибануло крепкой вонью. Хорошо, что у Эмиля не было пистолета – его взгляд выражал недвусмысленное желание меня пристрелить. Чувствуя этот взгляд всем телом, я открыл дверь санузла и вылил жидкость из башмака в унитаз – её оказалось на удивление много, и не поверишь, что кот способен столько написать, – а затем помыл стельку «Кометом». Туфлям, конечно, настал кирдык, на оранжевой замше расплылись тёмные разводы, но хотя бы до дома ему добраться было надо. Эмиль угрюмо обтирал пальцы на ноге влажной салфеткой. Бросив салфетку на пол, он принял от меня кое-как отмытый мокасин, понюхал, сморщил нос и с неохотой обулся.

– По-моему, – сказал я, – тебе надо снять дом в деревне. Залечь на дно, а потом у тебя будет время придумать, что делать.

– Я подумаю над этим вопросом, – отозвался он, надевая тёмные очки. – Гуд бай.

Закрыв за ним дверь, я облегчённо выдохнул и плюхнулся в кресло. Мне с трудом верилось, что я наконец-то от него избавился. Избавился ли? Я испуганно обвёл глазами комнату: мобильник, часы, сигареты? Вроде бы он ничего у меня не забыл. Выгибая спину, ко мне подошёл Мураками и потёрся об ногу. Вот как этот полосатый скот догадался, что Эмиль меня подставил? Что-то ведь было такое, что побудило его сделать интуитивный вывод и высказать своё мнение… Мурка вспрыгнул мне на колени и растёкся по ним мягкой тяжестью. Я почесал гладкий ворс на шкурке. В этот момент зазвонил телефон.

Чёрт его подери, где он там пиликает? Наконец я понял, что оставил его в кармане рабочих джинсов, висевших на спинке стула. Не вставая с кресла, я ногой подтянул к себе стул и вытащил из кармана содрогавшуюся от виброзвонка трубку.

– Привет, – услышал я голос Вики.

– Э… гм… привет.

Я не сразу смог заговорить и не знал, что сказать. Вика истолковала мою заминку по-своему.

– Ты какой-то странный. Ты на меня злишься?

– Да нет же! – запротестовал я. – Просто ты позвонила не вовремя.

– Я хотела предложить встретиться, – робко сказала Вика, – но, если ты и правда не хочешь со мной общаться…

– Кто тебе сказал, что не хочу?

Ну конечно, она вообразила, будто я использую стандартный предлог, чтобы от неё избавиться. Не мог я сейчас позволить ей так думать, расстраивать её не хотелось совершенно, к тому же мне просто необходимо было с кем-то нормально поговорить. Я сжал в правой руке трубку, обняв левой рукой кота.

– Завтра, хорошо? Давай решим, где.

 

 

48. Григорий Спальников, 13 августа (Нервная клетка Имира)

 

Сказал тогда Ганглери: «За что же
 принялись тогда сыновья Бора, если они
 были, как ты думаешь, богами?»
Высокий сказал: «Есть тут о чем поведать.
 Они взяли Имира, бросили в самую глубь
 Мировой Бездны и сделали из него землю,
 а из крови его — море и все воды.
Сама земля была сделана из плоти его,
 горы же из костей, валуны и камни — из передних
 и коренных его зубов и осколков костей».

«Младшая Эдда»

 

«Завтра» я с ней не увиделся. Меня свалил жестокий приступ мигрени, продлившийся двое суток. Таблетки не действовали. В промежутках между позывами рвоты я позвонил ей и заплетающимся языком объяснил, что встреча отменяется. Я испытывал смехотворные опасения, что она подумает, будто я пьян – и вместе с тем радость, что кто-то там, наверху, разумный или не очень, решил вмешаться. Не стоило нам видеться слишком часто, факт – она наверняка уже вообразила чёрт знает что. Вика искренне расстроилась и пожелала поправляться, а я в очередной раз согнал с себя Мураками, норовившего придавить мне горло, – говорят, кошки ложатся на больные места, но что-то я не замечал, и в любом случае мне бы не понравилось, если бы Мурка сел своей задницей мне на голову, – и накрылся пледом.

Хотелось пить, но я не мог даже приподняться – впрочем, вода всё равно не удержалась бы в желудке. О боги, как же хреново… за что мне это? Как будто меня всё время кто-то наказывает за какую-то неизвестную мне провинность, некий первородный грех, нарочно скрыв от меня, в чём дело, чтобы я сам догадался, в чём провинился перед мирозданием. Разве чёртовы слепые силы природы способны пытать организм болью, от которой он не умирает, а только вновь и вновь воскресает для новой пытки? Скорее я поверю во вселенского психопата, который мучает нас для своего развлечения… Равнодушная природа походя подписывает расстрельные списки, но разве дыба – по её ведомству? Только упоротый садист может делать настолько концентрированно, реально, невыносимо плохо –

 

А с чего ты, сцуко, взял, что тебе должно быть хорошо?

 

Мой внутренний голос разума, оказывается, успешно залогинился, несмотря на помехи, вызванные головной болью. Кажется, он выбрал аватар Тейяра де Шардена.

 

> Но это же естественно, блин.

 

>>Естественно! Утилитарист хренов. Когда ты в детстве расшибал коленку, асфальт спрашивал тебя, хотят ли твои нервные окончания, чтобы им было хорошо? Их никто не спрашивает. Функция нервных тканей – чувствовать боль. Такова их природа. Ты считаешь себя пупом мироздания, а что, если ты одна из его нервных клеток?

 

>>>Эй, послушай, ты голос разума, а не голос поехавшей кукушки. И перестань изображать католического богослова! Я в бога не верю, да и сутана мне не идёт.

 

>>>>Зря ты так думаешь… Ну, как хочешь. Так лучше?

 

Он ухмыльнулся; чёрная сутана и тонкое интеллигентное лицо исчезли, теперь он был широкоплечим, жилистым, полуголым, в грязном синем плаще на волосатом теле. Острая боль прострелила мне левую глазницу, ослепила; так и есть – на месте левого глаза у него зияла вдавленная яма. Правый, здоровый, смотрел ясно и сочувственно.

 

>>>>>Да ты меня троллишь, по-моему!

 

>>>>>>А вот этого слова не надо, пожалуйста. Ты и сам всё прекрасно понимаешь. Ты с твоими идиотскими представлениями о справедливости – у тебя мозги замусорены идеями наказания и награды. Как будто боль – это валюта, которой расплачиваются за плюшки в кредит. Разве ты не сам смеялся над сказками об элитной психушке для нищих духом, где несть болезни, печали и воздыхания, и все будут сидеть под пальмами в розовых пижамах?

Будь последователен, Фенрир тебя задери. Не будет тебе плюшек за валюту, боль не конвертируется в плюшки, потому что ты сам и есть боль. Ты – нервная клетка Имира, раздербаненного на части, перемешанного вдрызг ради сотворения этой реальности; такая уж она есть – выкроенная из мускулов, костей, печёнок и селезёнок, доктору Моро и не снилось, куда там ему с его гиеносвиньями. Твоя функция – чувствовать боль, когда вселенная расшибает коленку. И не воображай себя невесть кем, кто ты такой, чтобы брать на себя грехи мира и искупать их? Ты не несёшь ответственности за то, что происходит с мирозданием, и не твоё дело – его спасать. Твоё дело – сигнализировать о его неблагополучии. Ты ещё не понял? Вселенная чувствует боль тобой.

 

– Мяяя, – настойчиво сказали у меня над ухом. Голос разума с неприятным хлюпающим звуком вышел из аккаунта, и я открыл глаза. Мураками нюхал моё лицо, щекоча усами. Левый глаз щипало, свет резал роговицу, но головная боль отступила. Там, где ещё недавно стреляли раскалённые фейерверки, ощущалась лишь ватная пустота. Я протянул руку к тумбочке и взял стакан с водой. Вода холодом пролилась в желудок; тошноты больше не было. Слегка кружилась голова. Мураками крутился у меня в ногах и топтал меня когтистыми лапами.

– Уйди, скот, – отмахнулся я. Скот недовольно мявкнул. Видимо, он считал, что я ему что-то должен за то, что он предлагает бесплатную психологическую помощь.

Из прострации меня вывел писк телефона. Сработала напоминалка об отцовском дне рождения четырнадцатого числа. Ёлки-палки, а я ещё не купил подарок. Дни рождения для меня всегда были мучением, особенно если нужно подбирать подарок некурящему химику, который успел поработать в областях от консалтинга до аптечного бизнеса, а теперь занимался редактированием в фармацевтическом издательстве. Ладно, подумал я, отлежусь ещё часик и пойду выполнять миссию.

 

 

49. Григорий Спальников, 14 августа (Гарри Поттер и подозрительная труба)

 

Некоторые эвфемизмы просто выбешивают.

Я имею в виду, элементарная логика предполагает, что человек, которому понадобилась подзорная труба, должен идти за ней в магазин с вывеской «Оптика». Однако, как известно всякому жителю нашей страны, в «Оптике» подзорных труб, а тем более микроскопов и телескопов не продают. Там предлагаются исключительно очки. Казалось бы, магазин очков следует честно называть «Очки», но это почему-то считается неприличным, и очки пафосно именуют «оптикой». Вопрос о том, где купить подзорную трубу, если вам действительно нужна подзорная труба, а не очки, в доинтернетную эпоху был неразрешим.

Поэтому пришлось лезть в Интернет и набивать запрос «купить подзорную трубу». В результате я открыл для себя, что этот вид товара продаётся в магазинах для любителей экстремального спорта, хотя так и не понял, какое отношение подзорные трубы имеют к экстриму. Такой магазин имелся, к моему счастью, в торговом центре на моей улице, и я нанёс туда визит. Более нелепого похода в магазин я не припомню с 90-х. Во-первых, ассортимент магазина имел очень мало отношения к тому, что мне представлялось при словах «экстремальный спорт» – товары напоминали не столько о дайвинге и парашютах, сколько об алкоголе и табаке. Меня окружали какие-то фляжки в форме гранат, медные зажигалки под старину и ножи в кожаных чехлах. Во-вторых, я сам в таком окружении – зеркальное стекло отразило астеничного очкарика со вздыбленной прядью волос надо лбом, – чувствовал себя инородным телом. Ни с того ни с сего всплыло из подкорки Викино сравнение с Гарри Поттером. Что забыл Гарри Поттер в этом мире тёмной магии «настоящих мужчин», несомненно, выросших из тех, кто меня бил в школе?

Ах да, подзорную трубу. Превозмогая смущение, я спросил у продавца. Да, подзорные трубы у них были; я выбрал среднюю по размеру, в латунной оковке, которая, впрочем, при ближайшем рассмотрении оказалась пластиковой. И теперь я ехал в метро, с подзорной трубой в обнимку, думая, что мне, конечно, попадёт – в особенности от мамы, которая опять будет промывать мне мозги на тему полезности, жизни по средствам и того, что «главное не подарок, а внимание»… Вот отчего некоторые долдонят эту мантру? Все любят подарки, не надо врать, а тем более своим близким…

Я поднялся на лифте и нажал кнопку звонка. Звонок непривычно пронзительно зачирикал – похоже, родители его поменяли. Я стоял, прислушиваясь. В квартире приглушённо бубукали голоса. Наконец зашлёпали тапки. Дверь открыл отец.

– С днём рождения, папа! – сказал я и попытался его обнять, но чуть не выронил трубу. – Ой…

Труба была завёрнута в коричневую крафтовую бумагу, и он, конечно, не мог догадаться, что это.

– Понимаешь, я подумал, что пятьдесят пять – это всё-таки дата, и вот решил…

– Что это? – удивлённо спросил отец, принимая от меня тяжёлый свёрток.

– Открой – узнаешь.

– Ну, Гришка, – он покосился на меня, – только не говори мне, что это зеркалка и что ты истратил на неё ползарплаты.

– Не зеркалка, – мои губы растянулись в дурацкой улыбке, – и не ползарплаты, а только четверть.

– Ладно, спасибо, потом гляну, – он коротко прижал меня к себе. – Извини, тут у нас Верусик, давно приехала, и мы уже за столом сидим. Так что разувайся поскорее и проходи.

Конечно, как я сразу не опознал голос, звучавший из гостиной – это могла быть только тётя Вера. Переобуваясь в подставленные мне тапки, я отчётливо услышал:

– …он меня до инфаркта доведёт!

– Что, опять сессию завалил? – спросил голос мамы.

– Если бы только сессию! Он пьёт! Звоню по телефону, он каждый раз снимает трубку вдрабадан, двух слов не вяжет. Отродясь у нас в семье алкашни не было, я ему так и сказала…

Ну-ну, подумал я, выпрямляясь. Первый муж тёти Веры поддавал довольно сильно, хотя был ли он отцом Тёмки – сие оставалось тайной, покрытой фраком. Ещё в моей юности у тёти Веры была привычка распространяться о своих романах на всю ивановскую, не смущаясь присутствием пятиклассника в очках, делающего уроки в соседней комнате. Я вошёл в гостиную.

– Здравствуйте, тётя Вера, – сказал я, – здравствуй, мама. Что там у вас стряслось?

Я наклонился и чмокнул маму в щёку.

– Что ты так поздно приехал? – рассеянно ответила мама. – Садись вон туда на диван. С Тёмкой неприятности.

Я сел, мама положила мне на тарелку крабовый салат, а тётя Вера тем временем причитала:

– Я специально отгул взяла, приехала в нему в Зеленоград, поговорить. А он лежит на диване, кругом пустые бутылки, и несёт какую-то ерунду. Что его ФСБ преследует, что его похитили, связали, в лес вывезли, чуть ли не пытали, грозились убить… Господи, кого я воспитала!

Тётя Вера судорожно привизгнула, сдерживая слёзы; натуральные крутые локоны у неё на макушке – наш фамильный доминантный признак – задрожали. Я запихал в рот салат и напряжённо пережёвывал его. Следовало ли мне говорить, что кузька не врал, что если не всё это, то по крайней мере на восемьдесят процентов было правдой? Был ли от этой правды какой-то прок Тёмке, и поверит ли мне кузькина мать?

– Послушай, Вер, – встревоженно сказала мама, – может быть, у него начинается психическое заболевание? Первые признаки шизофрении часто проявляются именно так.

– С чего ты взяла? – агрессивно вскинулась тётя. – Ты педиатр, а не психиатр.

– Ну, кое-чему нас в меде тоже учили… Господи, Гриша, это ещё что такое?

Она увидела подзорную трубу, с которой отец только что оборвал бумагу.

– Это? – конечно же, я почувствовал себя полным идиотом, как и следовало ожидать. – Это… подозрительная труба.

– Гриша, ну неужели нельзя было потратить деньги на что-нибудь полезное?

– Ёлки, – ответил я, – да я сто раз пытался дарить вам с папой что-нибудь полезное. Вы же этим полезным всё равно не пользуетесь.

– Невозможный ребёнок… – театрально возмутилась мама (интересно, кто-нибудь когда-нибудь видел «возможных» детей?), но тётя Вера перебила её совсем не театрально:

– Нормальный у тебя ребёнок! Кандидат наук, всем бы такого! А у меня монстр какой-то!

– Девочки, ну хватит, – сказал отец и положил подзорную трубу на край стола. – А что Миха, пытался с ним разговаривать?

– Сашка, ну ты даёшь, – тётя потянулась к бутылке с водкой и плеснула себе точным движением, сразу налив полную рюмку. – Миху и я-то не каждый день вижу, у него опять новая баба. Так он тебе и поедет в Зеленоград чужого обормота воспитывать. Кто он Тёмке? Никто. Отчим есть отчим.

Она скорбно вздохнула и припала к рюмке. Похоже, эта рюмка была не первой. Отец подошёл к сестре и обнял её. Она и сейчас была чуть ли не на две головы ниже его ростом; было легко представить, как он нянчился с ней в детстве.

– Верусик, по-моему, тебе уже достаточно. Я понимаю, ситуация не из лёгких, но…

– Но почему он мне врёт?! – взвыла кузькина мать. – Кто его научил? Зачем эти дурацкие истории, про ФСБ, про всё?

Она разрыдалась, глухо и пьяно. Вот этого я вынести уже не мог. Плачущая нетрезвая тётка лет сорока восьми, красная, тучная и абсурдно похожая на Тёмку – в тот момент, когда он ревел у меня на кухне… Я проглотил злополучный салат и выговорил:

– Он не врёт.

Головы повернулись в мою сторону. Тётя Вера уставилась на меня.

– С чего ты взял?

– Он был у меня в начале июля. Совершенно не в себе. Приехал неожиданно, бухой в дым. Бился в истерике, говорил, что какие-то люди вывезли его в лес и угрожали – в общем, всю эту историю…

Я говорил и чувствовал всё меньше уверенности в том, что сам говорю правду. Я уже сам не верил себе, не верил своему воспоминанию о том, как у меня на квартире сидел смертельно перепуганный Тёмка в слезах и соплях. Мог ли я ждать, что поверят мне?

– То есть тебе он про ФСБ не рассказывал? А только про «каких-то людей»?

Даже во хмелю тётя Вера не оставляла своих замашек следователя; её манера ловить на слове была просто поразительна. Я почувствовал себя загнанным в угол и припёртым вилами к стене.

– Это было моё предположение. Что эти люди имеют отношение к ФСБ.

– Так это твои фантазии?! – заорала тётя Вера так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. – Это ты замусорил ребёнку мозги? А ещё кандидат наук!

– Верусик, угомонись, – тревожно сказал отец и положил ей руку на плечо. Тётя Вера раздражённо стряхнула её.

– Это не фантазии, – резко сказал я. – Вы хотя бы в курсе, что он всё-таки добрался до моего студента, у которого произошла неприятность с хомячком? Он у него интервью взял и опубликовал. А студент этот, между прочим, сын какого-то крутого эфэсбэшника. Полагаю, его родителям сильно не понравилась публикация…

Просто удивительно, до чего гладко у меня выговорилась состряпанная на ходу версия и насколько она вышла складнее, чем настоящая правда. Но что было правдой? Я не мог исключить, что нападение на Артёма связано с Клепаловым – в конце концов, нападение было связано с Эмилем, а Эмиль с Клепаловым, а затем напали на самого Эмиля, причём, по-видимому, коллеги клепаловского папаши… Но это всё была, что называется, подозрительная труба. Не было у меня никаких доказательств, и об Эмиле мне не хотелось упоминать вовсе – не потому, что я горел желанием его выгородить, нет, просто пришлось бы слишком долго объяснять, кто такой Эмиль, и к тому же мне не было никакой нужды рассказывать тёте Вере, что я знаком с ним и что я же его познакомил и с Клепаловым, его бесценным подопытным экземпляром. Всё это пахло чрезвычайно скверно, и оставалось только пытаться вылезти так, чтобы измазаться поменьше.

– Псих, – икнув, сказала тётя Вера. Мама вздохнула.

– Гриша, ты в своём репертуаре. Тёмка наплёл тебе чёрт знает чего, а ты принял всё всерьёз и начал искать какие-то происки тёмных сил. Ты же ему бесплатным сценаристом поработал! Нельзя быть таким наивным. Ты живёшь в воображаемом мире, Гриша. Начитался Солженицына…

– БА-БАХ!

– ВЕРКА, ТЫ ДУУУРА?

Голос отца прозвучал совершенно по-мальчишески. Оказывается, тётя Вера попыталась, пока никто не смотрит, украдкой налить себе водки и столкнула, зацепив рукавом, лежавшую на углу стола подзорную трубу. Труба грохнулась на ламинат, поддельное латунное кольцо отклеилось и соскочило. Отец нагнулся и схватил изувеченный подарок.

– Линзы целы? – ошалело спросил я.

– Вроде да, – с сомнением ответил он. Мама зловеще выпустила воздух сквозь передние зубы.

– Так, – сказала она. – Вера, я ничего не хотела говорить, но… тебе обязательно испортить родному брату день рождения? Ты когда-нибудь научишься вести себя прилично?

– Жень, – хмуро взглянул на неё отец, – не надо нотаций. Бесполезно, на неё всегда так алкоголь действовал.

– Не умеет пить – пусть не пьёт!

– Пойми, она из-за сына на взводе!

– Это её проблемы, сама воспитала! Его ещё в детстве надо было психиатру показывать, когда он какашками в бабушку кидался. А они обе только ржали, и Верка, и мать твоя…

Мои знания о семейной жизни родственников вновь пополнились новыми фактами, но толку мне от этого не было решительно никакого. Я чувствовал, что мигрень выползает из окопа и вот-вот возьмётся за меня с удвоенными силами. В салате было слишком много майонеза. Меня замутило.

– Я, пожалуй, пойду, – сконфуженно проговорил я вполголоса. – Пап, извини, голова опять разболелась.

Невзирая на недовольство мамы, я выбрался из-за стола. Мама немедленно принялась высказывать тёте Вере всё, что она о ней думает. В коридоре, когда я зашнуровывал кроссовки, отец сказал мне:

– Ты не сердись на неё. Не знаю, какая муха её укусила. Наверняка Тёмка что-то натворил, но ведь правды никто не узнает.

Да уж, подумал я. Быть никем, наверное, хорошо.

– Я и не сержусь, – ответил я. – Голова просто дико болит эти дни. Прости, даже за твоё здоровье выпить не могу.

– Магнитная буря, должно быть. Спасибо за трубу, труба супер. В детстве такую хотелось…

– Она же ёкнулась.

– Не думаю, что совсем.

Мы обнялись, и я вышел.

Я уговаривал себя, что, в общем-то, узнал благую весть – что Тёмку по крайней мере не посадили и не закопали, а дальнейшее не мои трудности, проблемы индейцев шерифа не волнуют, каждый вправе сходить с ума, как он пожелает. Вот только в армию загреметь он вполне мог, сообразил я, в его-то нежном возрасте. Но опять же, что я мог поделать? И всё же осадок оставался, как будто была в происходившем доля и моей вины – а может, это головная боль наваливалась тяжестью, сдавливая виски. Надо будет зайти в аптеку, у меня таблетки заканчиваются…

Я спустился в подземный переход, пустынный в августовских сумерках. Головная боль взбрыкнула, затрепыхалась и вдруг резким взрывом шарахнула по макушке. И мир перестал существовать.

 

 

50. Григорий Спальников, 14-15 августа (Ошибка в базе данных)

 

– Ага, вы, как видно, по ошибке схватили
 не того, кого надо?
 Вам нужен был американский посол?
– Да, произошла досадная ошибка.

Грэм Грин, «Почётный консул»

 

Очнулся я лёжа на полу. В вывернутые за спину руки впивалось что-то твёрдое (наручники?). Глаза туго стягивала колючая повязка из шерстяного шарфа, рот, судя по ощущениям, был заклеен скотчем. Отчаянно болела голова; макушку саднило – наверное, разбили до крови. Прежде чем я успел задаться вопросом, где я и что со мной планируют делать, до моего слуха донеслись голоса.

– …уели, кретины! Вы кого мне привезли?

– Как – кого? Файзуллаева…

– Я вам, блин, яйца поотрываю! Какой это на хуй Файзуллаев? Файзуллаев – татарин, толстый, коротко стриженный! А это какая-то сопля жидовская!

Спасибо, мысленно ухмыльнулся я, вы неоригинальны. И почему только меня все считают евреем? Впрочем, то, что меня могли спутать с Эмилем, ещё фантасмагоричнее. Ну что ж, по крайней мере ясно, что происходит. Но каковы их дальнейшие намерения?

– Товарищ майор, вот же фотография в базе данных. Тут написано – Файзуллаев Эмиль Ибрагимович.

Раздался придушенный стон.

– Я умру на месте! Идиоты! В компьютере подписи под картинками перепутаны. Хакеры недорезанные…

– А кого же мы взяли в таком случае?

– А взяли вы, очевидно, Спальникова Григория Александровича, который вообще не имеет отношения к проекту. Файзуллаев сжулил, вписав его в свою заявку. Глаза разуйте. Вот Файзуллаев. Только под фоткой написано «Спальников». Сечёте?

– Но откуда нам было знать, что там глюк?

– Откуда, откуда!.. От верблюда! И что теперь с ним делать? Проку нам от него как от козла молока.

– Чего проще, товарищ майор, – пробрюзжал один из голосов, – ликвидировать и закопать.

– Ты спятил?! Под монастырь меня подвести хочешь? Не было приказа никого ликвидировать. Был приказ – не упустить Файзуллаева. Нас теперь живьём сожрут за такие художества… Шофёр ещё не уехал?

– Нет, он ещё здесь.

– Всё в порядке. В лицо нас парень не видел. Шофёр отвезёт его в больницу. Легенда – подобрал на дороге. Если даже он разглядит шофёра, он всё равно не сможет ничего доказать.

Я услышал приближающиеся шаги. Лёжа на боку, ухом и щекой я отлично чувствовал вибрацию пола. Я затаил дыхание. Надеюсь, он думает, что я всё ещё в отрубе. А то ведь действительно закопает и не почешется.

В этот момент я постиг пользу страха – я был парализован настолько, что симулировать обморок мне не составило труда. В мой нагрудный карман довольно похабным движением скользнула лапа. Вероятно, нащупав кредитницу, она удовлетворённо исчезла. Майор надо мною произнёс:

– Ну конечно, Спальников. Историк, ёпть. Аксессуары с него придётся снять, не везти же его в больницу в таком виде. А чтобы не очухался раньше времени… Эй, Айболит, вколешь ему что-нибудь?

Я был даже рад, когда после нескольких минут возни и препирательств меня перевернули, и в руку мне воткнулась игла. Шприц содержал мою свободу.

Когда я пришёл в себя вторично, то вначале мне показалось, что вся эта бредовая история с похищением, наручниками и невидимым майором мне приснилась. Ещё бы: руки у меня были свободны, я был раздет и лежал в постели, смутно различая над собой белый потолок. Правда, болела голова; и, мало-помалу осознавая себя, я понял, что это не обыкновенная головная боль – тяжело ломило темя, и кожу на макушке как будто стянуло жгучей полосой. Когда я попытался приподняться, меня затошнило. С большим усилием я повернул голову и понял, что я всё-таки не дома.

– Как вы себя чувствуете? – елейным голоском спросила хорошенькая белокурая медсестра. Халат на ней был не белый, а бледно-зелёный, какой-то подозрительно чистый и хорошо сидящий. Да и палата, двухместная – вторая койка была пуста, – окрашенная в нежный кофейный цвет и с любительскими акварельками на стенах, вселяла тревогу.

– Платная клиника!.. – простонал я. Сестричка ободряюще заулыбалась.

– Не беспокойтесь, лечение вам уже оплатили.

– Кто? – тупо спросил я, хотя мог бы и не спрашивать.

– Мужчина, который вас привёз. Очень милый человек. В сущности, он был не обязан это делать, ведь он вас не сбивал, а просто подобрал на обочине. Многие бы на его месте отвезли вас в государственную больницу, и всё. Есть же такие замечательные люди.

Да уж, замечательные, поморщился я. Медсестра приняла мою гримасу за выражение боли.

– Что делать, поболит ещё, – сказала она тоном доброй воспитательницы из детского сада. – Кость у вас цела, внутренних повреждений томограф не показал, мы только зашили ссадину.

Профессионалы ёхорные, подумалось мне. Умеют выследить по всей Москве, врезать так, чтобы не проломить голову, а лишь вырубить. Вот только базу данных нормально составить не в силах. Я осторожно вытащил из-под одеяла руку и ощупал голову. Пальцы наткнулись на выбритый просвет и шов. Довольно аккуратный был шов, хоть я и не медик.

– Только не чешите, – предостерегла медсестра. – Будет чесаться, перетерпите как-нибудь. Я сейчас скажу доктору, что вы очнулись.

Пришёл доктор, такой же улыбчивый блондин, который мог бы быть её старшим братом, если бы не слишком разные черты лица. Он долго исследовал мои рефлексы, заставлял поднимать руки и крутил перед моими глазами блестящим молоточком. В конце концов он сказал:

– Ничего страшного. Небольшое сотрясение мозга. Дня через три выпишетесь, а сейчас вам нужен покой.

Дня через три? Ёлки, я-то думал, что поеду домой, как только смогу встать на ноги. А у меня там некормленый Мурка, наверное, уже засрал всю квартиру. И родители могут позвонить на домашний; дома – никого, они начнут перезванивать на мобильный, тот тоже не отвечает… в результате, конечно, всё прояснится, но меня совершенно не радует перспектива выслушивать истошный вопль «мы-все-морги-обзвонили», неизбежный в такой ситуации, как снег зимой.

– Но у меня же КОТ! – в отчаянии заявил я. Доктор поглядел на меня сочувственно – наверное, сам был котовладельцем.

– Нельзя вам сейчас никуда ехать. Леночка сейчас даст вам ваш телефон, вы позвоните кому-нибудь и попросите присмотреть за котом.

Да, наверное, это было наименьшим злом – самому позвонить родителям, не дожидаясь, пока они поднимут панику. Хотя я по-прежнему не представлял себе, как объяснюсь перед ними, почему я оказался в больнице стукнутым по голове. Ведь ежу понятно, что машина сбить меня не могла – ни один автомобиль не тюкает аккурат по маковке, не оставив ни единой царапины на теле. Не знаю, что там наплёл персоналу этот шоферюга, может, даже подкрепил свою версию деньгами. Но с предками этот номер не пройдёт, тем более что орган вранья у меня всегда был самым слабым местом.

Белокурая Леночка, не переставая улыбаться, принесла мой мобильник, заботливо отключенный, чтобы не сел аккумулятор. Когда я включил его, на экране высветилось четыре непрочитанных сообщения. Под рёбрами у меня похолодело, но, стоило мне открыть просмотр, как тревога схлынула. Это был номер Вики.

Вика! Вот где было моё спасение. Конечно, на неё можно положиться; она покормит кота. Я быстро нажал дозвон.

– Алло? Вика, здравствуй, солнышко. Ты мне звонила?

– Звонила, – голосок её в трубке был наполовину обижен, наполовину испуган. – Почему ты не отвечал?

– Вика, прости. Так получилось. Я в больнице. Какие-то придурки врезали мне по голове.

Прежде чем дать ей возможность недоверия, я прибавил:

– Ты не можешь приехать? Мне очень нужно. У меня дома сидит голодный кот, наверное, даже без питья.

– Жесть! – воскликнула Вика. – Я сейчас приеду, скажи только адрес.

– Адрес? – я беспомощно оглянулся. Леночка поняла и назвала мне адрес больницы – как оказалось, в пределах Садового кольца. Я повторил его в трубку.

– Окей, выезжаю. Жди примерно через час.

В трубке раздались короткие гудки. Я попросил свои ключи, чтобы отдать их Вике. Голова немного прояснилась; тошнило уже меньше, и, когда мне предложили бутылочку питьевого йогурта, я смог проглотить почти всё. Когда я, приподнявшись, осторожно пропускал в себя йогурт, телефон на тумбочке вдруг заверещал.

Я было подумал, что Вике требуются дополнительные ориентиры. Но это был не её номер. Я едва не подавился йогуртом – звонила мама.

Всё-таки не миновала меня чаша сия, горестно подумал я, надавливая на кнопку приёма. Всё произошло именно так, как я себе представлял.

– Гриша?! – голос в трубке срывался на визг. – Почему у тебя домашний телефон не отвечает? Где ты ночевал?

– Ничего особенного, – промямлил я, в полном сознании собственной неубедительности. Чем, разумеется, лишь усилил подозрительность мамы.

– Ничего особенного? А мобильный зачем отключил? Мы с отцом уже думали, тебя в живых нет!

– Ну, раз я говорю по телефону, значит, я жив, – вяло попытался отшутиться я. Мама не сдавалась.

– Изволь отвечать, где ты. И почему ты говоришь таким голосом? Опять напился?

– Мама, – устало ответил я, – хватит наездов. Я в больнице.

– В больнице?!!

– Да прекрати ты паниковать, – сказал я, – ничего катастрофического. Мне на голову свалился кусок штукатурки, небольшое сотрясение. Через три дня выпишут.

– А, – отозвалась мама с некоторым облегчением. – В какой больнице? Я к тебе сейчас приеду.

Я вспотел. Этого ещё не хватало – чтобы она столкнулась с Викой. Что она обо мне подумает? Лучше было и не пытаться вообразить.

– Мама, да ей-богу, не стоит. Рана пустяковая. Я скоро буду дома.

– То есть как это не стоит? – в мамином голосе снова зазвучало подозрение. – Что ты от меня скрываешь?

– Ничего не скрываю, – моя рука против воли судорожно сжала трубку. Маму мой ответ не убедил.

– А раз ничего не скрываешь, то говори адрес больницы.

Я капитулировал. Я назвал злосчастный адрес.

– Это в центре? – переспросила мама. – Еду. Заодно дашь мне свои ключи, пока твой Мураками с голоду не помер.

Я со стуком уронил телефон на тумбочку и вцепился в остатки своих волос. Как быть? Трезвый голос изнутри – видимо, тот я, который ставит студентам двойки на экзаменах, – ехидно сказал мне, что глупо психовать из-за подобных вещей после того, как ты валялся на полу со скованными руками, а при тебе обсуждали вопрос, убивать тебя или нет. Но странное дело, мои нервы это нисколько не успокоило.

Перезвонить Вике, дать отбой! Я схватился за трубку. Автоответчик меланхолично пробубнил:

– Абонент временно недоступен.

Чёрт, она в метро. В туннелях ещё встречаются перебои со связью. Я набрал номер ещё раз, ещё, ещё. Тот же результат. Оставалось лишь покориться и молча ждать, какое решение примет «фартуна щастия». Так было написано в одном старинном заклинании.

Не знаю, сколько времени я провёл, откинувшись на подушку и рассматривая приторно-розовую акварельку с морским закатом над пустующей койкой напротив. Без очков я видел плохо, и размытая картинка давала простор для воображения. Вывело меня из ступора появление Леночки, которая зашла в палату и объявила:

– Приехала ваша девушка. Видите, кот будет спасён.

Я не выдержал и улыбнулся – как все прониклись судьбой моего кота. Вика вошла вперевалочку – на туфли её были надеты синие пластиковые бахилы, и бахилы эти всё время грозили свалиться. В руке она держала пакет, оттянутый книзу собственным весом, и сквозь него просвечивало что-то похожее на бананы. Наверное, это они и были.

– Привет! – радостно сказала она, поставив пакет на тумбочку. – O my God, ты живой!

И она туда же – хотя я около часа назад говорил с ней по телефону. Словно все сговорились нести чушь… Я смотрел на неё. Запыхавшаяся, с разрумянившимся от беготни личиком и лихорадочно блестящими глазами, она была очаровательна.

– Живой, – согласился я. – Спасибо, что приехала.

– Я не знала, что привезти. Там бананы и шоколадки, – она кивнула на пакет. – В больницу ведь всегда носят бананы и шоколадки.

– Чудо моё, – сказал я, – можно было не париться. Меня ещё немного тошнит.

– Ну завтра съешь, когда пройдёт, – Вика пододвинула к моей постели стул и села. – Честно, я вначале подумала, что ты врёшь. Что у тебя с головой?

– Шов наложили, – я приподнялся и сдвинул подушку под спину. Тошнота вновь напомнила о себе. – Вот, гляди.

Вика притихла. Боязливо протянув руку, она потрогала прохладными пальчиками саднивший рубец.

– Кошмар какой… Тебе очень больно?

– Ты меня вылечишь, – сказал я, – ты экстрасенс. Видишь, мне уже лучше.

Ни с того ни с сего Вика вдруг начала хохотать. Взахлёб, по-детски, брызжа весельем и соплями. Отсмеявшись и утеревшись, она, вся красная, проговорила:

– Причёска у тебя… Ты стал похож на святого Лаврентия.

Меня тоже развеселила эта неожиданная ассоциация.

– Скорее уж Стефана, – я провёл ладонью по выбритой макушке, – это ему заехали камнем по голове.

– Где ты в Москве нашёл древнеримских язычников?

– Как видишь, их и искать не надо. Они сами кого хочешь найдут.

Пожалуй, название древнеримских язычников для них слишком лестно, подумал я. Но не всё ли равно?

– Если я Лаврентий, – сказал я, – тогда ты смеющийся ангел.

Я сжал двумя руками её влажную ладошку.

– Мой кот именно сейчас очень нуждается в ангеле. Он будет тебе благодарен не меньше, чем я.

– Давай ключ. Бедное животное.

Вика приняла от меня ключ, завёрнутый в бумажку с записанным на ней кодом подъездного замка и номером квартиры.

– Подъезд ты мой видела. Если в холодильнике нет открытой банки с кормом, то запечатанные на антресоли в прихожей. Залезь на стул. Мне очень неудобно, но, боюсь, он нагадил на пол.

– Я уберу, – решительно сказала Вика, – сейчас зайду в супермаркет за тряпкой. Что-нибудь моющее у тебя есть?

– В ванной должны быть стиральный порошок и «Комет».

Поторопилась бы ты, хотел сказать я, мама может явиться с минуты на минуту. Но я не успел даже раскрыть рта. Дверь решительно распахнулась, и в палату шагнула мама.

– Я попала в пробку, – начала она таким тоном, словно это я был виноват в пробке, и тут увидела Вику. Кажется, в театре это раньше называлось «немая сцена». Несколько секунд она смотрела на Вику, Вика – на неё. Первой отреагировала Вика.

– Здравствуйте, – смущённо сказала она и поднялась со стула. – Я, пожалуй, пойду.

Мама проводила её взглядом до двери; стоило Вике скрыться из виду, как она устремила на меня испытующий взгляд.

– Гриша, что это за девочка?

Этот взгляд до сих пор, на четвёртом десятке, заставлял меня сжиматься в комок. Я почти насильно заставил себя расслабиться.

– Так, одна знакомая. Я поручил ей покормить кота.

– Позволь спросить, кто она тебе, чтобы давать ей ключи от квартиры?

– Я же сказал, знакомая, – повторил я. Мама опустила свои пакеты на пол и села у постели.

– Гриша, – сдвинув брови, произнесла она, – не темни. Ей лет шестнадцать, если не пятнадцать. Ты это хоть соображаешь?

– Соображаю.

– Ты перестанешь препираться или нет? И зачем ты пытался меня обмануть – сочинил про штукатурку?

– Как ты догадалась?

– Не бог весть какая премудрость. Во-первых, я слышу, когда ты врёшь. Во-вторых, не говори мне, что это кусок штукатурки отвёз тебя в платную лечебницу.

Я счёл за лучшее промолчать. Мама заглянула мне в лицо.

– Гриша, ты что, считаешь родную мать дурой? Ты выпивал с баре с какой-то компашкой, ввязался в пьяную драку и получил бутылкой по голове. А потом парни испугались уголовной ответственности и отвезли тебя в клинику. Так?

– Так, – равнодушно кивнул я. Она избавила меня от сочинения правдоподобной версии. Пусть думает так, мне же проще. Если я скажу правду, всё равно мало кто поверит этой истории – что меня пытались похитить феликсы собаковичи балбесовы, перепутавшие фотки в электронной базе данных.

– Гриша, – вздохнула мама, – ты хоть в зеркале себя видел? На кого ты похож?

Мои губы растянула дурацкая улыбка.

– На картину Сассетты из Пушкинского музея, – сказал я, – раннее кватроченто.

– Ты бредишь? – возмутилась мама. – На шпану ты похож, вот на кого. И не надо мне твоей лирики, я вижу только факты. А факты такие: ты угодил в больницу с проломленной головой…

– Ничего не проломленной, это только порез на коже…

– …и ты, ко всему прочему, ещё и пошёл по малолеткам!

– Мама, я устал объяснять – между нами ничего нет.

– Все мужчины так говорят. А потом девочки идут на аборты. Ты хоть знаешь, что делают с педофилами в тюрьме?

– Ну сдай меня в тюрьму, если тебе так хочется, – выдохнул я. Желудок у меня сжимался комом; в голове пульсировала тяжёлая, тупая боль. Мама побагровела.

– Ты чудовище! Кого я воспитала? Ты меня доведёшь до сумасшедшего дома! Я бы тебе по роже врезала, если бы ты не был болен! Мне интересно, у тебя хоть когда-нибудь бывает чувство стыда или совести?

Откричавшись, она нагнулась и раскрыла стоявший у её ног пакет.

– Я тебе пижаму купила, – виновато сказала она, – тебе ведь нечего будет надеть, когда встанешь на ноги.

 

 

51. Джеймс Форстер (Извлечения из следственных дел об оборотнях)

 

LXXV. Одна из наиболее курьёзных историй, ознаменовавших Новое время, имела место в Вальядолиде в 1611 г., когда предметом инквизиционного разбирательства оказалась ссора между студентом медицинского факультета университета в Вальядолиде, Хавьером-Луисом Эрнандесом, и лавочником по имени Томасо Гарсиа. Упомянутый лавочник приобрёл у Эрнандеса зелье, якобы обладающее способностью превращать людей в животных, за которое уплатил ему немалую сумму; когда же зелье, как и следовало ожидать, не подействовало, раздосадованный Гарсиа донёс на студента инквизиции, обвинив его в колдовстве. Дело, однако, имело неожиданный поворот. В инквизиционном трибунале Вальядолида служило немало выпускников университета, отнюдь не жаждавших голословного обвинения товарища по альма-матер; а Эрнандес явился на заседание трибунала и объявил, что субстанция, проданная им лавочнику – не что иное, как подсоленное оливковое масло. Он предложил всем желающим попробовать вещественное доказательство, чтобы убедиться в этом самолично – ведь всем известно, что демоны не переносят ни вида, ни вкуса соли, а стало быть, содержимое флакона никакими чернокнижными свойствами не обладает. Если же это не убедит святейшую инквизицию, добавил Эрнандес, он готов лично на себе провести опыт и публично намазаться этим составом, дабы продемонстрировать, что это обыкновенное масло, неспособное превращать кого бы то ни было во что бы то ни было. Со своей стороны он, Эрнандес, готов покаяться в мошенничестве, к которому его побудили исключительно затруднения с деньгами. Однако в колдовстве и суеверии он неповинен.

Дело о мошенничестве так и не было открыто, поскольку инквизиция не стала передавать иск городским властям, не желая обострять и без того непростые отношения между городом и университетом – святые отцы разумно рассудили, что флакон масла этого не стоит. Поступок Эрнандеса был признан подпадающим под категорию благочестивого обмана – ведь своим обманом он спас душу Гарсиа от вечного проклятия. Студента оправдали в том, что касалось обвинений в колдовстве, однако неофициально посоветовали ему добывать деньги каким-нибудь иным способом, более приличествующим его тонзуре. Гарсиа же предстал перед трибуналом инквизиции в роли обвиняемого, и хотя смягчающим обстоятельством служило то, что в действительности он не вступал в сношения с нечистой силой и купил не магическое зелье, а масло, доказательства преступного намерения были налицо. Лавочник был приговорён к публичному покаянию и значительному штрафу. О том, как это происшествие сказалось на его дальнейших торговых делах, история умалчивает.

 

 

52. Григорий Спальников, 18 августа (Аббат)

 

– Ну вот, ты и дома, – весело сказала Вика. Переступив порог полутёмной прихожей, я первым делом стянул с головы осточертевшую бейсболку. Вика принесла её в больницу по моей просьбе. Ненавижу бейсболки, выгляжу в них полным дебилом; и собственно, не имею ничего против моей теперешней причёски – она мне к лицу. Но мы с Викой вдвоём и так смотримся довольно странно, не хватало ещё, чтобы по пути из больницы домой меня загребли в другую больницу – психиатрическую.

– Мяяяяя! – вокруг наших ног с радостным рёвом заплёлся Мураками. Вика чуть не потеряла равновесие, но удержалась. Рассмеявшись, она погладила кота, потом сгребла его в охапку и подняла на руки. Она явно не ожидала, что он окажется таким тяжёлым, и даже охнула от неожиданности. Я придержал его на весу, не прикасаясь к ней. Между нами очутилось шесть кило горячего меха, когтей и вибррррррррации, которая передавалась от неё ко мне – или наоборот.

– У, валенок, – нежно сказала Вика и потёрлась щекой об усатую морду.  – Разъелся как.

– Да, тяжеловат стал, – согласился я. Мы опустили кота на пол.

– Давай ботинки снимем, – сказал я. Вика нагнулась и взялась за шнурки. Я остановил её.

– Можно, это сделаю я?

Опустившись перед ней на одно колено,  я потянулся к её маленьким ботиночкам из грубого коричневого нубука, с круглыми носками.

– Ты что? – удивлённо спросила Вика. – Ещё не выздоровел?

Я улыбнулся.

– Думаешь, я недостоин развязать ремни твоих сандалий?

– Это из Библии или из Джойса? – неуверенно спросила Вика.

– И того и другого, – пробормотал я,  – и можно без хлеба.

Я бережно распустил шнурки и, позволив ей поднять по очереди каждую ногу, снял с неё ботинки. Верно, оттого, что я слишком сильно наклонялся, я снова ощутил дурноту. В глазах у меня потемнело; попытавшись встать, я рухнул на оба колена.

– Что с тобой? – Вика мгновенно подхватила меня под локоть. В ушах у меня звенело.

– Кажется, всё ещё последствия сотрясения. Голова кружится.

– Досталось твоей голове, – сочувственно сказала Вика. – Сейчас легче будет.

Стоя надо мной, она прижалась губами к моей выбритой макушке – всего лишь на секунду, легчайшее касание – и тут же отстранилась. Я всё ещё чувствовал испарявшийся влажный след её слюны, холодивший оголённую кожу. Мне почему-то подумалось, что это ощущение испытывали в старину аббаты при миропомазании; и тут же, устыдившись собственного пафоса, я подумал, что это подходящий сюжет для Джойса.

– Да пребудет с нами Джойс, – сказал я, поднялся и скинул кроссовки.

Комната встретила нас спёртым воздухом. Я подошёл к окну и распахнул створку. В очередной раз споткнувшись о кота, – он был тут как тут, – я вдруг ощутил на своих плечах ладони Вики. От неожиданности я отпрянул и обернулся.

Глядя мне в глаза, Вика сделала шаг мне навстречу и потянула через голову свою футболку. Чёрт тебя подери, мелькнуло в моём сознании. Я перехватил её руки.

– Перестань. Не надо.

Вика отстранилась. Губы её задрожали совсем по-дошкольничьи.

– Я тебя нисколько не возбуждаю, да?

На глаза её навернулись слёзы. Едва сдерживаясь, чтобы не разреветься, она произнесла:

– Ну да. Потому что я толстая и ноги у меня не от ушей. Ты как все – просто любишь трепаться со мной на высококультурные темы. И про тантрический секс ты всё врал.

Ну что мне с тобой делать, в отчаянии подумал я. Никогда я ещё не чувствовал ни к кому такой жалости.

– Не врал.

Я взял её за кончики влажных пальцев и поднёс их к губам.

– Клянусь, это правда. Я в самом деле кончал. Ощущения были незабываемые.

– Так в чём проблема? – воскликнула Вика, снова выдернув руку. – Или ты… ты думаешь, что я стукачка? Что я сразу побегу на тебя в милицию жаловаться и в тюрьму закатаю? Ты дурак вообще, да? Мне в декабре уже шестнадцать будет…

Она прислонилась к подоконнику, кусая губу, чтобы не заплакать. Чёрт, подумал я, как же всё сложно, немыслимо сложно. Наконец-то я узнал, сколько ей на самом деле лет – и именно тогда, когда мне это совсем не нужно.

– С чего ты взяла? Я, конечно, дурак, но не настолько же…

– Ты надо мной издеваешься? – неуверенно спросила она. – Просто прикалываешься?

– Не издеваюсь… Ну, послушай, не могу же я трахаться, когда у меня такая причёска, – я потрогал свою тонзуру. – Я теперь вроде как бы аббат, а католические священники дают обет воздержания.

Мне удалось сбить Вику с толку. Она приоткрыла рот и несколько секунд оставалась в размышлении.

– Судя по тому, что пишут в интернете, не очень-то они воздерживаются, – сказала она наконец. Я улыбнулся.

– Больше читай интернет. Там ещё и не то напишут.

– И долго ты собираешься воздерживаться? – спросила Вика. – Пока не вырастут волосы?

Пока не вырастешь ты, идиотка, с нежностью подумал я. Но вслух сказал:

– Ну хотя бы.

В конце концов, подумалось мне, не велика хитрость выстричь их повторно.

– Окей, – после недолгой паузы произнесла Вика, оправляя футболку. – Побуду Элоизой, если у нас с тобой средние века. А чем мы будем заниматься? Латынью?

– Почти, – сказал я. – Я хотел предложить тебе посмотреть кино. Как насчёт Феллини?

– Супер! – у неё мгновенно высохли слёзы. Бедная моя Пеппи Длинныйчулок, ей было так важно получить подтверждение, что я считаю её взрослой. – Я ещё ни разу не смотрела Феллини.

– Дай мне расчёску, – сказал я.

Я подошёл к зеркальному стеклу шкафа и начесал свой венчик. Потом вернул Вике расчёску, включил проигрыватель для компакт-дисков и поставил «Казанову».

Недооценённый фильм великолепного Федерико, который он сам считал лучшим, – здесь я с ним всегда был солидарен, – с первых же кадров он отшиб у моей маленькой подруги дыхание, она впилась глазами в экран, забыв обо всём на свете, забыв о своей гимназической попытке меня соблазнить. В этот момент существовали только кадры и краски. Мы сидели рядом на диване, и Вика тихонько посмеивалась над механической кукушкой, обозначавшей сексуальные похождения героя. Кукушка отчаянно подпрыгивала и куковала, и я тоже улыбался, бережно держа пальчики Вики в своей руке. Тем больше поражал своей мрачной мощью музыкальный номер Дюбуа, где гротескный человек-бабочка, жестикулируя и извиваясь, пел про жизнь насекомых и борьбу за существование – номер, который у любого другого режиссёра вышел бы пошлой юмореской, но в феллиниевском фильме от него шли мурашки по коже. Воистину Феллини знал человеческую природу; он непринуждённо прогуливался по джунглям её доисторических структур задолго до того, как в них заглянул научный взор Эмиля, – не ведая ни страха, ни ханжества, он соскальзывал по лестнице Ламарка во тьму, к беспозвоночным, и эту свободу давало ему его искусство, источник уверенности в том, что после каждой экспедиции он с такой же лёгкостью вернётся наверх.

Мураками дремал, втиснувшись между нами, и мурчал во сне. Со стороны, наверное, это выглядело как сцена из театра абсурда – мы сидели рядом, держась за руки, и смотрели кино, пятнадцатилетняя школьница, одетая в лучшем стиле огородного чучела, и я, агностик с католическим символом целомудрия на голове – символом, который сами католики уже давно сослали в архив, с тех пор, как их тоже охватила мода на «главное-то-что-в-душе». Но именно потому, что я агностик, я серьёзно отношусь к символам – если во что-то и можно верить, то только в символы. Символы – единственное, что отличает нас от животных, ибо мы выбираем их добровольно; они – знак нашей свободы от генетических программ, от сидящих внутри нас звероящеров. Для животного они не значат ничего; смешно полагать, будто они значат что-то для Высшего Разума (или Верховного Психа), буде таковой существует; они нужны нам, и только нам, потому что способность понимать символы и делает нас людьми. Я не верю, будто ко мне может сойти с небес Великая Изида и разъяснить мне моё высшее предназначение, но вне всякой зависимости от этого я не хочу быть ослом. И если для этого необходимо брить макушку, жевать розы или делать ещё что-нибудь столь же идиотское – пускай. Homo sum, idiotici nihil a me alienum puto[1].

 

 

Эпилог (Григорий Спальников)

 

Первая неделя сентября, один из тех солнечных дней, когда лето ещё упрямится и не желает уступить свои права новому сезону. Я сижу в кафе напротив университета, неспешно остужая эспрессо. Я только что закончил свою первую в этом семестре лекцию – новый поток студентов вполне приличен, вопреки моим ожиданиям. На голове у меня восточная тюбетейка, расшитая дешёвым жёлтым бисером. Официальная легенда – что после травмы у меня плохо отрастают волосы.

На самом деле они растут хорошо, даже слишком. Я купил электробритву и уже два раза потихоньку обновлял своё гуменцо. Если бы я воспользовался станком, Вика бы заметила. Но благодаря моему расчёту – с точностью до миллиметра – она не догадывается.

Хотел бы я знать, куда меня заведёт эта история. Мураками уже настолько привык к Вике, что сидит на ней, когда мы вместе смотрим кино. Он-то точно не забудет, кто пришёл его кормить, когда я лежал в больнице. Враньё, что коты не способны на благодарность. Просто они сами решают, проявлять её или нет.

Тётя Вера, по дошедшим до меня сведениям, всё же вызвала к Тёме психиатра, и кузька наплёл доктору такого, что армия ему теперь ещё долго не будет грозить. Хотя мне-то известно, что рассказывал он чистейшую правду. Неделю назад он окончательно вышел из запоя и устроился работать официантом. Прописанный ему рецепт он, разумеется, отправил в мусорную корзину.

– Григорий! Замедитировался?

Я поднимаю глаза. Передо мной стоит Эмиль. В первые доли секунды я не узнаю его – вернее, не то чтобы не узнаю, а изумляюсь. Он похудел, осунулся и подрастерял свой светский лоск. Над бровью у него всё ещё виден остаток шрама. Но вместе с тем его лицо излучает странное умиротворение. Я никогда ещё не видел такого выражения в его глазах. Пожалуй, в нём теперь и вправду есть что-то от деревянной фигурки китайского Будды.

– Привет, – тепло говорит Эмиль и без приглашения усаживается напротив меня. Над ним предупредительно склоняется официантка. Эмиль заказывает латте – в чём проявляется проблеск его привычного пижонства, – и обращается ко мне:

– Как жизнь?

– Жизнь бьёт ключом, – я не пытаюсь избежать тривиальности. Эмиль вымученно ухмыляется.

– По голове?

– В точку, Жванецкий, – я приподнимаю тюбетейку и показываю рубец на макушке. Эмиль немного обалдевает.

– Стильная стрижка. Прямо как у братца Така из «Робин Гуда».

– Ну да. Раз уж ты эксплуатируешь буддийский стиль, то почему бы мне не задействовать католический?

– А всё-таки что с тобой случилось?

– Ты не догадываешься? Меня треснули по башке твои пастыри. Перепутали меня с тобой.

– Гонишь, – не слишком уверенно говорит Эмиль. – Как можно нас с тобой спутать? Даже ночью…

– Ну, я не знаю, кто виноват, что у них в базе данных перепутаны подписи под фотками.

Эмиль бросает на меня, как говорится в романтической поэзии, дикий взор, облокачивается на стол и начинает ржать. Он хохочет с какой-то истерической просветлённостью. Внезапно оборвав смех, он утирает с переносицы капли пота.

– Извини. Но уж больно постмодернистская история. Нарочно не придумаешь.

– Да уж, – бурчу я. Эмиль откидывается на спинку стула. Ему принесли латте; он щедро досыпает сахара в бокал и размешивает его соломинкой.

– А ты? – допытываюсь я. – Меня настораживает твой счастливый вид. Неужели тебя всё-таки оставили в покое?

– Оставили, куда они денутся, – он с хлюпаньем втягивает в себя молочную пену. – Кое-чего мне это, конечно, стоило. Возможно, я даже поседел, хотя это вряд ли видно.

– Как тебе это удалось? – снедаемый любопытством, спрашиваю я. Эмиль неспешно наслаждается; не сразу оторвавшись от бокала, он выдаёт шкодливую улыбку.

– Всё очень просто. Припёрли они меня, как ты догадываешься. Мне начала надоедать эта ситуация, и я сказал им конфиденциально, что никакого проекта не существует. Что я просто всё это выдумал – насчёт животных мозговых структур и всё такое, – потому что очень хотел получить грант.

– И что?

– Джентльмены отнеслись ко мне с большим пониманием. Мол, что же я раньше об этом не сказал? Мы сторговались на семидесяти пяти процентах гранта. Правда, я успел реально получить только пятьдесят, так что мы ещё не в расчёте. Кстати, у тебя нет флаера на кофе?

Я смотрю в усталое потрёпанное лицо Эмиля и сам не могу объяснить себе, что чувствую в этот момент. Наверное, я должен жалеть его. Наверное, я действительно его жалею. Но почему-то я ощущаю, что в прежней роли лощёного мажора он был мне симпатичнее.

– Но ведь ты сам в это не веришь?

– Во что?

– В то, что твоя теория – неправда. На самом-то деле. Ведь не с гранта всё началось.

Я распаляюсь. Моя речь становится сбивчивой.

– Эмиль, я не дурак. Я наблюдал за тобой. Я знаю, как это бывает у учёных, и я вижу разницу между наукой и бредом, сочинённым под распил гранта. Не убеждай меня, что твоя теория тебе не дорога.

Я замолкаю, встретив гримасу пренебрежения со стороны Эмиля.

– Дорога она мне или не дорога, – говорит он, – это на данный момент не имеет никакого значения. Кому это нужно?

Мы сидим в кафе, дожидаясь счёта – два кандидата наук со шрамами на головах. Я думаю, что, наверное, Эмиль поступил правильно. Из всех возможных выходов это был для него не худший. Можно считать, что он отделался лёгким испугом.

Но я также знаю другое. Что бы там ни наплёл Эмиль интересующейся стороне, его теория верна. Потому что я сам занимаюсь наукой, хоть я и не биолог. И я знаю, что Эмиль, со всеми его бла-бла-бла, вельветовым пиджаком и тусовочной изысканной похабщиной – всё-таки учёный. Мозги у него были всегда.

Я-то знаю: он действительно сделал открытие. Эмиль ошибся только в одном. Случайных падений не бывает. Каждый из нас сам выбирает своё место на лестнице Ламарка, и подсознательное здесь ни при чём. Но это не тема для разговора под чашку кофе.

 

 

КОНЕЦ

 

Москва, 2009-2019

 

 

___________________________

[1] «Я человек, и ничто идиотское мне не чуждо» (лат.).